— Не беспокойся, Фёдор, пристрелим, — как будто не замечая пленных, говорили они об их участи, — вот только мне сначала выведать хочется, кто и как к этому делу причастен, да и пулю пускать — слишком лёгкая для них смерть, а?
И Братухин расхохотался, заливаясь ядовитым издевательским смехом. Таким же смехом разразился и казак.
— Где твой кнут, тащи-ка его сюда. Высечем для начала этого.
Он указал на Колю.
— Да меня-то, братцы, за что?
— Да для порядку, ты же нам правды рассказывать не хочешь? — спросил Братухин, цепляясь за Колю глазами.
— Да вы, братцы, спросите, что надобно, всё расскажу, как есть, — задыхаясь от волнения, вымолвил Коля.
— Кто такой? — рявкнул Братухин.
— Машинист…
— Уже слышали, звание какое? — торопливо произнёс Братухин.
— Да, какое звание-то? Ей богу, вот святой крест, поезда вожу, а эти ко мне в Каменчугах подсели, говорят, трогай, а то убьём, да помалкивай.
— Молчи, дура, — прошипел на него Нелюбин.
— Молчать! — скомандовал Братухин, вставая из-за стола.
Он встал на расстоянии метра от Нелюбина и, направив в его сторону палец, сказал:
— Будешь перебивать, пристрелю, — затем снова обратился к Коле. — Так ты говоришь, не солдат, а машинист и паровозы водишь?
— Святой крест, — как будто боясь не успеть, торопливо подтвердил Коля.
— Положим, что так, — размышляя, произнёс офицер, — а ты что скажешь, — обратился он к Нелюбину, — тоже машинист?
— Тоже, — грозно пробасил Нелюбин.
— Этого пороть придётся, он так просто не сдастся, — заметил Братухин, кивая головой по направлению к Фёдору.
От Нелюбина офицер перешёл к Тихону и посмотрел на него сверху вниз.
— Ну а ты, урод, что скажешь в своё оправдание? — довольно произнёс Братухин, потешаясь над пленным врагом.
Тихон взглянул на него исподлобья и расхохотался злой, нездоровой усмешкой, от чего Братухин даже отступил на шаг и смешался.
— Где-то я тебя, урода, видел, — задумчиво вполголоса сказал офицер.
— А ты вспоминай, Александр Григорьевич.
Братухин угрюмо сдвинул брови. Глаза его теперь были не так уверены, как прежде.
— Говори, а то стрельну, — пригрозил Братухин, наставляя на Тихона пистолет.
— Стреляй, мне всё равно уже терять нечего, я своё отгулял.
— Отгулял? — удивился Братухин, и тут, поражённый воспоминанием, остолбенел. Зрачок его расширился как от вспышки, глаза пугающе впились в Тихона.
— Да ты же Тихон… Тихон Крутихин, мать твою, как же я тебя сразу не признал!
— Память коротка, — теперь уже не так смело ухмыляясь, ответил Тихон.
Все смотрели на Тихона. Отец Михаил даже вышел из-за колонны, потому что ему было плохо видно. Нелюбин тоже повернул голову, чтобы посмотреть на довольную рожу своего товарища.
— С памятью-то у меня всё хорошо, да вот рожа твоя уж больно пострашнела, — парировал Братухин, — Как же тебя, такого мерзавца, из тюрьмы-то выпустили?
— А к что ж, новые времена настали, начальник, не всё же вам хозяйничать.
— А-а, — протянул Братухин, — теперь ты в хозяева решил записаться. Но-но, вижу, как похозяйничали, да что-то слабоватые из вас хозяева получаются. Бежите так, что только пятки сверкают.
— Ты лучше смотри, чтобы у твоего Колчака не засверкали, — огрызнулся Тихон.
— А ты мне не тыкай! Я для тебя как раньше «ваше благородие» был, так и остался.
— Вы что это, друзья старые? — вмешался ничего не понимающий казак.
— Ага, хорошие, старые друзья, — заливаясь ехидной улыбкой, поддержал Братухин, веселясь от невольной шутки казака. — Видишь ли, Фёдор, когда до войны я был надзирателем первого корпуса Тобольского централа, этот арестант, который представился тебе Тихоном, в нём сидел, да только с рожей у него тогда было получше. Ты где это оспой успел переболеть? — спросил Крутихина Братухин.
— В Орловском, как раз когда от тебя, скотины, перевели, — смело ответил Тихон.
— Что-то ты своего надзирателя плохо вспоминаешь, — с улыбкой заметил Братухин.
— А как же, Александр Григорьевич, — нагло усмехаясь, проговорил Тихон, — ведь вы своей улыбочкой только прикрываетесь, да душонка ваша прогнила не меньше чем моя, не так скажете? Мы ведь с вами одного поля ягоды.
— Так-то оно может и так, вот только ты один важный момент упускаешь, что как бы мы с тобой не встретились — ты всегда пленник, а я твой надсмотрщик. Что в тюрьме арестантом был и на коленях ползал, что теперь ты мой пленник и снова ползать будешь.
Братухин устремил на него свой шалый взгляд.
— А я ведь всегда за правое дело страдал…
— За правое дело? Не смеши, — огрызнулся Братухин, — ты это своим дружкам можешь лапшу вешать, а я то уж хорошо помню, за что тебя к нам отправили. Или думал, я не знаю?
Тихон опустил глаза.