Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

— Откуда это ты, машинист, так на латыни читать выучился? — поинтересовался Братухин.

— В школу приходскую ходил. На священника учили, да не выучили. В машинисты пошёл.

— А ты почему это, отец Михаил, священный язык не знаешь?

— У нас другая школа была. Латыни не учили, — торопливо волнуясь, отвечал священник.

Братухин только покачал головой.

— Давайте я вам лучше стихи почитаю, — сказал Егор Гай, уже листавший «Романтические цветы» Гумилёва.

— Читайте, читайте, — поддержал отец Михаил, радуясь, что недобрая напряжённая атмосфера, наконец, разбавится поэзией. Остальные, кто утвердительно мотнул головой, кто просто промолчал.

Первым был гумилёвский «Сонет»

Как конквистадор в панцире железном,
Я вышел в путь и весело иду,
То отдыхая в радостном саду,
То наклоняясь к пропастям и безднам…

Мечтательный стих полился из уст Гая. Докончив читать, он тут же перелистнул страницу, и не дав никому ничего сказать, продолжил чтение.

— «Баллада», — прочитал название Гай, вновь обращаясь к строчкам Гумилёва:

Пять коней подарил мне мой друг Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я спускаться в глубины пещер
И увидел небес молодое лицо.

Кони фыркали, били копытом, маня

Понестись на широком пространстве земном,
И я верил, что солнце зажглось для меня,
Просияв, как рубин на кольце золотом.

Много звёздных ночей, много огненных дней

Я скитался, не зная скитанью конца,
Я смеялся порывам могучих коней
И игре моего золотого кольца.

Там, на высях сознанья — безумье и снег,

Но коней я ударил свистящим бичом,
Я на выси сознанья направил их бег
И увидел там деву с печальным лицом.

В тихом голосе слышались звоны струны,

В странном взоре сливался с ответом вопрос,
И я отдал кольцо этой деве луны
За неверный оттенок разбросанных кос.

И, смеясь надо мной, презирая меня,

Люцифер распахнул мне ворота во тьму,
Люцифер подарил мне шестого коня —
И Отчаянье было названье ему.

Гай читал эти и без того мрачные строки, и голос его с каждой строфой становился всё более зловещим, эхом отдаваясь в стенах вокзала. И эти строки, пропитанные бесовским торжеством Люцифера, разлетелись по залу как гарпии, обволакивая слушателей Гая игрой зловещей рифмы и интонации. Гай замолк, но эти строки всё ещё летали по залу, как будто наигрывая тревожные ноты на жутких демонических скрипках.

— Давайте следующее, — смешался Гай от прочитанного и объявил: — «Думы».

Зачем они ко мне собрались, думы,
Как воры ночью в тихий мрак предместий?
Как коршуны, зловещи и угрюмы,
Зачем жестокой требовали мести?

Ушла надежда, и мечты бежали,

Глаза мои открылись от волненья,
И я читал на призрачной скрижали
Свои слова, дела и помышленья.

За то, что я спокойными очами

Смотрел на уплывающих к победам,
За то, что я горячими губами
Касался губ, которым грех неведом,

За то, что эти руки, эти пальцы

Не знали плуга, были слишком тонки,
За то, что песни, вечные скитальцы,
Томили только, горестны и звонки,

За все теперь настало время мести.

Обманный, нежный храм слепцы разрушат,
И думы, воры в тишине предместий,
Как нищего во тьме, меня задушат.

— Кончай читать! — вдруг вспылил Нелюбин, — Сплошная могильщина.

Лицо его стало необычайно угрюмым. Не по душе пришлись стихи.

Гай смутился. И вправду, после чтения инкунабулы, стихи Гумилёва как-то не шли. Воздух зала и без того был пропитан тревогой.

— Где ты взял эту дьявольщину? — спросил Братухин.

— Там, — указал Гай на покои станционного смотрителя.