Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

Оказывается, что старуха эта знала барина с самых ранних лет и всегда по женской своей глупости его любила. Была она бедной дворянкой и всё надеялась, что барин возьмёт её да и позовет замуж, но барин Костомаров подобных намерений не имел. Ему эта дура даром не сдалась, и в один знаменательный день он возьми да и женись на другой. Для старухи этой Раисы, ну она тогда не старуха, а молодая ещё была, это было, так сказать, женским поражением и совсем выбило из колеи. Уехала она из Дмитрово и несколько лет там и носа не показывала. Однако обстоятельства как-то заставили её вернуться, и так случилось, что они с этим Костомаровым встретились снова. И как она мне говорила, тут она уже не могла никуда уехать оттого, что ей, как собаке, всегда подле барина быть хотелось. Шли годы, и не было у неё ни кавалеров, ни мужа, всё она только возле этого барина вертелась да в мечтах его лелеяла. Ну и довертелась. Вышло как-то, что барин этот, Дмитрий, её оприходовал да ещё пару раз для задора с ней покувыркался. Старуха эта, тогда ещё молоденькая, расцвела вся, размечталась, да не тут-то было, барин возьми да и оборви их порочную связь. Вернулся к своей жене, а про эту Раису и думать забыл. На какой ему чёрт она сдалась.

Эта дура, конечно же, страдала, слезами заливалась, да всё пусто: годы проходили, а от барина у неё только воспоминания остались, да и только. Потому как после этой интрижки, Костомаров о ней и вспоминать забыл и даже здоровался-то с неохотой. А потом война, за ней революция…

Так и созрел в её маленьком мстительном мозгу этот план — всё рассказать мне, комиссару, и надоумить убить ранее любимого ею, но ныне ненавистного барина Костомарова.

— Мне-то, признаться, наплевать на неё, — заканчивал свою ядовитую речь Крутихин, — померла, да и славно! Я ей даже одолжение сделал — жизнь её никчёмную прервал, но она-то мне хорошенько удружила. Мог ли я знать, что барин тот и его племянница — родственники моего надзирателя с Тобольского централа. Знай я об этом, я бы неделю над ними измывался.

Крутихин опять торжествовал. Братухин закипал, глаза его собирались разразиться грозой, и он уже был готов метать молнии в своего врага.

— Кончай, Крутихин! — гневно вскричал на него Шихов. Комбат был раздражён всей этой ситуацией. Привыкший к честной, справедливой войне и службе, он терялся от мерзких выходок этого человека. Он — бывший офицер, теперь беглец, оставивший свой батальон, и взявший в плен троих белогвардейцев. Из его подчинённых всего один настоящий солдат, да и тот дезертир, а остальные: машинист паровоза да комиссар — насильник.

— А что, товарищ комбат, неприятны вам эти речи?

— Да и ты мне тоже неприятен, — вскипел Шихов, отходя к окну. Он уже почти кричал на Тихона, всё же пытаясь сдержать свои чувства. — Знай я, Тихон, какой ты подонок, я бы в жизнь с тобой не связался! Пусть эта старуха была подлой женщиной, но зачем… зачем ты её стрелять вздумал? Но положим, что гнев это твой, чёрт с ним, но детей-то, Крутихини, детей-то зачем было насиловать? Скажи мне?

— А это уж не твоего ума дело, — рявкнул на него Тихон. — Ты ведь у нас тоже только святым прикидываешься, а сам лучше ли моего? Знаем мы вас, благородных, с виду, как пирожные заварные, а внутри — навоз!