Пьяный Тихон уже не мог остановиться, сдерживаемое напряжение лилось из него на окружающих, и худо приходилось тому, кто попадал ему под руку. Но возмущённый своим положением комбат не успел ещё это осознать, и по ошибке ввязался с ним в перепалку. Тихона уже понесло, и остановить его было невозможно.
— Лебедьков, — рявкнул пьяным зовом комиссар.
— Я, товарищ комиссар, — отозвался, подбегая красноармеец.
— Ты почему с фронта бежал? — зло поблёскивая бешенными глазами, спросил Тихон.
— Так это… белые на нас шли, — задыхаясь от волнения, процедил парень, — а у нас, что же это… ни патронов, ни валенок. По очереди валенки носили, а эти я и то с убитого снял.
— Ты думаешь, я тебя осуждаю? — спросил комиссар как будто сердечно, беря красноармейца за руку.
Тот лупил на него глазами сверху вниз, но ничего не отвечал.
— Это, конечно, позор, что вы фронт бросили, но что можно говорить об обычных солдатах, когда командиры из частей бегут, — сердечно закончив, комиссар перевёл свой многозначительный взгляд на Шихова. — А знаешь ли ты, Лебедьков, как комбат Шихов попал сюда, и почему он не погиб или не был пленён в Каменчугах?
— Тихон, ты перебрал, — оборвал его Шихов, осознавая, к чему клонит его товарищ, но было поздно.
— А я тебе расскажу, Лебедьков. Я всем расскажу, чтобы мы тут все с вами на равных были. А то же как получается: я бывший арестант, Лебедьков у нас — дезертир, а Шихов, наш комбат, прямо святой каких поискать.
Крутихин начал свой второй рассказ, и теперь даже пленные с интересом следили за его насмешливой едкой речью.