Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

— И что ж вы с Россией сделаете? — наигранно удивился Братухин, — Россия — страна большая, неповоротливая, как вы думаете всё взять и за миг переменить? Россия — страна могучая, вам с ней не справиться.

— А вам справиться? — тоже удивился комиссар, — Вы-то у нас самые знатоки!

— Ну уж поумнее крестьян, которые вчера из леса вышли. Веками цари и дворяне огромной территорией управляли, ещё и умудряясь её увеличивать! Вы же пока территорию только раздаёте да проматываете.

— А что тебе до территории? Какой от неё прок? Вот ты говоришь, страна у нас большая, да вот вы, жлобы, в своё время даже землю крестьянам дать не смогли. Не от этого ли революция случилась? Что проку от страны, когда у власти идиоты стоят?

— А знаете ли вы, от чего страна наша, Россия, такая большая? — вмешался в разговор Шихов, заходя за спину к Тихону. Его, видно, трогала эта тема, и он много над ней думал. — А большая она от того, что никому нахрен не нужная. Что тут делать? Оглянись, на тысячи вёрст кругом ледяная пустыня. Нигде такого нет. Что вы с этой пустыней делать будете?

— Здесь вы не правы, — смело вмешался в разговор Егор Гай. — Вот вы говорите, что Россия никому не нужна, а Наполеон, немцы зачем нам войну объявляли? Скажете, им наша земля не нужна?

— Наполеон от глупости, — парировал Шихов. — До первых морозов досидел и понял, что ошибся. А немцы за Польшу воевали да за Малороссию. Им эта ледяная глушь даром не сдалась. На Урале ни одной войны ещё не было. В Сибири уж и подавно. Я вот что думаю: вернее всего было бы славянам сняться, как некогда, с насиженных мест и под руководством какого-нибудь нового умелого полководца, вроде Аттилы, захватить земли между Римом, Парижем и Берлином. Вот тогда бы совсем другое дело было. А то мы тут как собаки друг с другом грызёмся, вот за эти бескрайние ледяные просторы! На какой чёрт они мне и вам сдались, когда где-то люди сидят себе возле тёплого моря и жуют финики! Убогая жизнь! Убогая страна!

Он вспылил и как прежде отошёл к окну, поворачиваясь спиной к залу. Так он приходил в порядок.

— Вы как хотите, а у меня другого дома кроме России нет, — заключил Братухин.

Пластинка доиграла, и музыка затихла.

Крутихин сидел на стуле напротив Братухина и нервно тряс ногой, дёргая коленом вверх и вниз. Рука его была прижата к пульсирующему виску. По пустым глазам и напряжённому лицу было видно, что ему нездоровится.

Заметив это, Братухин спросил: «Как ты это, Тихон, из тюрьмы-то освободился?»

— А? — переспросил его Крутихин, возвращаясь в зал от своих болей и мыслей.

— Как, говорю, из тюрьмы-то вышел? — нахально ухмыляясь, пробасил Братухин.

— Из тюрьмы? — почти шёпотом снова переспросил Тихон. — Знамо дело как. Меня же после вас в Орловский централ перевели. Хуже тюрьмы я не видывал. Чуть не каждый день там арестанты умирали. Сам не раз думал, что ноги протяну. Тебе бы там, сволочи, понравилось… (он прищурил глаза и растянул жестокие губы в улыбке) Думал, пропаду я там. Да тут на счастье революция и приключилась. Вот меня из тюрьмы-то один знакомый и вытащил. Он со мной до шестнадцатого года в Орловском сидел, затем его в Бутырскую перевели. Сейчас он при новой власти важная птица! Феликсом Дзержинским звать.

— Я погляжу, твои дружки преступники сейчас все по верхам сидят. И этот сброд страной управлять будет!

Братухин цыкнул зубом и покачал головой.

— А ты что же, Братухин, лучше преступников? Небось, твои сослуживцы, — Крутихин кивнул головой на казака и Егора, — не знают, какие ты вещи вытворял, когда надзирателем первого корпуса был?

Он пристально глянул на нагло ухмыляющееся лицо Братухина и принялся за свой очередной разоблачающий рассказ.

ИСТОРИЯ АЛЕКСАНДРА БРАТУХИНА

— Я много сидел по тюрьмам. И разные попадались мне надзиратели. Самые гадкие, пожалуй, в Орловском централе были, но Братухин Александр и им не уступал. Много у нас на Руси людей паршивых, но он к особому виду мразей относится. Иные ведь служивые стараются к арестанту с сочувствием отнестись или, по крайней мере, не мучить его без причины. Братухин же всегда выбирал себе жертву и планомерно, с усердием, с упоением мучил её, пока человек окончательно не ломался или руки на себя не накладывал.