Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

— Откапывай полностью, мне хочется полюбоваться! — закричал ему в ответ Братухин.

Боясь задеть мёртвую человеческую плоть, Гай принялся аккуратно соскабливать землю. Показалась серая от грязи ткань одежды.

— Что ты мешкаешь? — раздалось над ухом у Гая, и тот вздрогнул, чуть не выронив лопату.

Это был Фёдор, он отнял у Гая лопату, и сам принялся энергично раскидывать землю. Казак безжалостно втыкал её, не церемонясь и не задумываясь, в какую часть тела он попадает. Голова так голова, нога так нога. От вида вырастающих из земли тел Гая мутило. Запах дополнял визуальные чувства. От разогретых труб, пролегавших под оранжереей, тела мертвецов отмёрзли и принялись гнить. Очистив от земли верхний слой, казак схватил одного мертвеца за плечи и выволок его из земли наполовину. Скрюченное, грязное, бренное тело выглядело как недомумия. Кто бы поверил, что «это» раньше было человеком со своими чувствами, переживаниями, мыслями. Всего было три трупа, и с каждым казак проделал одно и то же. Первое тело было цело, только удары лопатой попортили и без того впалое лицо, у другого отсутствовала рука и, как видно, ноги, третье же, насколько позволяла разглядеть лампа, было сильно изуродовано: некоторые части лица и внутренности были отрезаны и вынуты.

На втором мертвеце Гая всё таки вырвало, и он, бледный, проковылял к столу, за которым уже сидел Братухин, лжесвященник, сатанист и его жена.

На молодом Егоре не было лица. Выкапывать трупы оказалось не по его душе. Да и вообще в этом помещении было слишком много мертвецов. Слишком много для первого раза. Слишком много за один день.

Вернулся казак и сообщил офицеру, что в оранжерее было зарыто три трупа, и что некоторые мертвецы изуродованы, а части тел их отсутствуют. От сообщения казака в зале воцарилась мертвецкая тишина. Все молчали, чего-то ожидая. Ложь и смерть витали в воздухе, и их было как-то неловко перебивать. Кто теперь здесь был большим хозяином: жизнь или смерть, вот какой вопрос следовало бы разрешить.

— Так, — опомнившись, заключил офицер, посматривая на станционного смотрителя, — с тобой мы пока разобрались, а вот ты кто такой? — он перевёл свой шальной взгляд на бывшего отца Михаила.

Сидевшие подле офицера казак и Гай устремили на него свои взоры, да и пленные, усаженные в стороне на скамейке, тоже любопытно подняли глаза. То, что происходило сейчас в этом зале, становилось каким-то общим делом, в нём каждый так или иначе ощущал себя участником, уже не было разделения на военных и гражданских, на врагов и случайных свидетелей. Что-то общее, но ещё до конца не осознанное, происходило сейчас в зале и неразрывно связывало всех вместе.

— У нас так повелось, — начал Братухин, — что все немного рассказывают о себе. Я рассказал вам о насильнике Тихоне, покойный Крутихин рассказал вам обо мне и о комбате Шихове. Станционный смотритель рассказал нам свою историю, но вот подошло и ваше время…

Он хотел как-то обратиться к лжесвященнику, но не нашёлся что сказать.

— Моё настоящее имя Михаил, фамилия Кацмазовский. Да, я еврей и никакой не священник, — он поднял на солдат добрые, покорные глаза.

Михаилу так и не дали одеться, и он сидел за столом с голой грудью, сгорбившись от своих дум, но, начав о себе говорить, выпрямился, так что позвонки его захрустели трещоткой, а наколотая на груди Звезда Давида гордо выгнулась вперёд.

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ МИХАИЛА КАЦМАЗОВСКОГО

— Родился я в Польше, и жизнь сильно потаскала меня. Ещё в тринадцать лет я потерял отца. Он умер от гриппа или какой другой неизвестной болезни. Мы жили в бедности, и денег на лечение не было. Заболел, умер и всё тут. Мать я потерял через год в апреле 1899 в Николаеве, куда мы переехали к тётке. Во время празднования православной пасхи мать убил кто-то из погромщиков. С тех пор я, мой старший брат и младшая сестра жили без родителей у тётки. В 1905 году моего старшего брата призвали на войну с Японией и там же его убили. Меня же в октябре того года схватили, как борца отрядов еврейской самообороны. Я пырнул какого-то русского удальца, и его дружки на меня донесли. Два года мне пришлось отмотать в тюрьме. Там и сделали мне эту татуировку — Звезду Давида.