Мертвецы не катаются на лыжах

— Вы только что сказали, что, по вашему мнению, к тому времени он был уже мертв. А в тот момент что-то подобное не пришло вам в голову?

— Что он мертв? Нет. Он ссутулился, защищаясь от снега, прижал подбородок к груди и надвинул шляпу на глаза. Я заметила, что он покачнулся в кресле, когда оно дернулось, проезжая мимо пилона, и подумала, что герр Хозер, наверное, заснул. — Герда помолчала, а потом по собственной инициативе добавила: — На миг во мне встрепенулась надежда, что он выпадет из кресла и сломает себе шею. Но страхующая перекладина, конечно, это предотвратила.

Если бы Герда достала из кармана ручную гранату и положила ее на стол, это не произвело бы большего впечатления, чем ее слова. Девушка бесстрастно наблюдала, как Спецци вскочил, помянул черта, попросил ее повторить то, что она сказала, — Герда повторила, — и наконец рухнул обратно на стул, промокая пот, выступивший на лбу.

— Вы осознаете, какой опасности подвергаете себя, говоря такие слова, фройляйн? — воскликнул он почти с болью. — Почему вы это сказали? Зачем?

Герда бросила на него быстрый испепеляющий взгляд и обратилась к Генри:

— Вы бы все равно узнали, — сказала она. — Так лучше уж я сама скажу. Я ненавидела Фрица Хозера. Он убил моих родителей.

Это признание снова повергло Спецци в состояние лихорадочного возбуждения.

— Спокойствие! — выкрикнул он.

Герда не обратила на него ни малейшего внимания.

— Фамилия моего отца Браун, — объяснила она Генри, — но у моей матери была другая фамилия — Розенберг. Она была еврейкой. Вы могли слышать имя моего отца — Готфрид Браун.

— Актер, — сказал Генри.

— Да.

— Он был бесподобен. Я видел все его фильмы. Он работал с Дженнингсом и Рейнхардом…

— Да.

— И он, кажется… — Генри смущенно запнулся.

— Он покончил с собой, — ровным голосом подтвердила Герда, — после того как гестапо арестовало мою мать. Мама умерла в Равенсбрюке.

— А какое отношение к этому имеет Хозер? — Спецци отчаянно пытался вернуть себе бразды правления. Герда холодно взглянула на итальянца.

— Не думаю, чтобы вы что-нибудь знали о моем отце, — сказала она. — Он был великим актером и хорошим человеком, но слабым. Он ненавидел нацистский режим, но не имел храбрости открыто противостоять ему. У него случился нервный срыв, и он пошел на консультацию к Хозеру, который в то время практиковал в Берлине. Думаю, именно тогда он впервые начал принимать наркотики.

Повисла неловкая пауза.

— Жизнь в Берлине между войнами была… трудной, — продолжала Герда. — Во всяком случае, так мне рассказывали. Я была тогда маленькой, и моя мать делала все, чтобы я ничего не узнала о… — Она помолчала. — Мне жизнь казалась прекрасной.

Генри живо представил себе эту картину: маленькая темноволосая девочка, защищенная материнской любовью, укрытая от жестокости и морального разложения окружающего мира за хрупкими стенами прелестной детской комнаты, — и то, что должно было случиться, когда эти стены рухнули.

— Я, конечно, знала Хозера, он был нашим семейным доктором. Маме он никогда не нравился, а отец не желал и слышать ни о каком другом враче. Теперь и я подозреваю то, что моя мать подозревала тогда, — Хозер снабжал моего отца кокаином.

— Продолжайте, — тихо сказал Генри.

— Когда ситуация стала совсем плохой для… евреев и положение моего отца больше не могло служить охранной грамотой, мы с мамой уехали к моим тете и дяде, которые жили в деревне. Теперь я понимаю, что мы прятались там, но тогда я этого не знала. Мне то время представлялось каникулами, которые длились и длились. Отец навещал нас время от времени. Мне было всего семь лет, но даже я видела, как плохо он стал выглядеть… и в каком отчаянии пребывал. Однажды, гуляя в саду, я услышала, что отец плачет. Мой отец… плакал. — Единственной эмоцией, окрасившей в этот момент голос Герды, было удивление, вызванное воспоминанием. — Я прислушалась и разобрала, как он сказал: «Они не дадут мне работать… все слишком запуганы». А мама ответила: «Это из-за меня». А потом спросила: «Почему мы не можем уехать, все втроем? Это рискованно, но в данном случае риск оправдан. Мы могли бы поехать в Америку — тебя там хорошо знают…»

Разговор продолжался еще долго…

Герда бросила взгляд на Спецци.

— Однажды, вскоре после этого, отец приехал очень взволнованный, с горящими глазами. Он велел маме быстро собираться, потому что мы уезжаем в Америку. «Но как?» — спросила мама, и отец ответил: «Хозер все устроил». Тогда мама сказала: «Ох, ты глупец! Что ты натворил?!» Но отец ее не слушал. «Это, конечно, дорого, — говорил он, — но оно того стоит. Я продал все — дом, машину… Его друзья заедут за нами сюда сегодня ночью…»

Герда помолчала.