Мертвецы не катаются на лыжах

Там он увидел обеих, женщины выходили из комнаты Герды. Фройляйн Браун переодела блузку и выглядела теперь более спокойной, хотя все еще сердитой.

— Она все время пытается мне что-то сказать, но я притворяюсь, будто не понимаю по-немецки. Поговори с ней лучше сам, — предложила Эмми.

— Конечно, — ответил ей Генри, а девушке, повернувшись к ней, сказал по-немецки: — Итак, фройляйн, как я понимаю, вам нужно что-то мне сообщить. Предлагаю пройти в нашу комнату. Моя жена, разумеется, тоже будет присутствовать, — поспешно добавил он.

Герда бросила на него недовольный взгляд, но согласилась.

Как только дверь за ними закрылась, Тиббет произнес:

— Прежде всего я должен вам кое-что сказать. Не знаю, что вы собирались мне сообщить, но уверяю вас, что донкихотствовать нет никакой необходимости. Если вы располагаете полезной информацией, которая поможет вычислить убийцу, — готов вас выслушать. В противном случае — доверьтесь мне.

— Франко этого не делал, — сказала Герда.

— Вполне вероятно, — согласился Генри. — И если не делал, то его долго не продержат в тюрьме, можете не сомневаться. Обещаю вам искренне, что ни один невинный человек не пострадает. — Он сделал паузу. — Итак, можете вы сообщить мне что-нибудь существенное?

Герда посмотрела на него долгим оценивающим взглядом и наконец вымолвила:

— Нет.

— Хорошо, — бодро сказал Тиббет. — Простите за блузку. И кстати, капитан Спецци не так глуп, как вы думаете, фройляйн. Он очень умный и достойный молодой человек.

Тень улыбки скользнула по лицу Герды, и Эмми подумала: «Господи, да ведь девушка почти красавица. Ей нужно почаще улыбаться».

На пороге Герда внезапно остановилась, снова повернулась к инспектору:

— Одна вещь, о которой, наверное, я должна вам сообщить, все же есть.

— Да, фройляйн?

— Я… я надеялась, что это не понадобится, но теперь… Это касается герра Стейнза.

— Слушаю.

— Вечером накануне убийства, — медленно произнесла Герда, — он поднялся, чтобы пригласить меня в бар на танцы.

— Я помню, — сказал Генри.

— Я была в детской комнате — хотела убедиться, что дети спят, — продолжила гувернантка, — и мы встретились в коридоре.

— Так-так, — подбодрил ее Тиббет.

С явной неохотой Герда договорила:

— Он выходил из комнаты Хозера.

— Вот как? — удивился Генри. — Он знает, что вы его видели?

— Не думаю, — ответила Герда. — Я подождала, пока он выйдет в коридор, и только после этого сама вышла из детской. Он выглядел… выглядел очень озабоченным и довольно мрачным. Простите, что не рассказала вам этого раньше.

Генри засиделся глубоко за полночь. Он курил и думал, подробно перебирая в уме все кусочки замысловатого пазла, которые неохотно, но все же начинали вставать на свои места, образуя мозаику, где теперь недоставало лишь нескольких фрагментов. Перед тем как лечь спать, Эмми спросила мужа:

— Теперь ты знаешь, не так ли?

И Генри безо всякой гордости ответил:

— Боюсь, что знаю.

Результатом ночного бдения, разумеется, стало то, что оба проспали и к завтраку спустились лишь в половине десятого. Эмми, быстро проглотив еду, бросилась догонять свою группу («меня выгонят, если я опять опоздаю», — в панике сказала она напоследок), а Генри не устоял перед искушением позволить себе еще один рогалик с вишневым джемом. Выйдя из столовой, он оказался свидетелем бурных пререканий, происходивших в холле между Спецци, который только что приехал на подъемнике, и бароном фон Вюртбургом.

— Преступник арестован, дело закрыто, и мы с женой уезжаем сегодня же, — вещал барон тоном, который способен был даже жидкое масло превратить в лед.

— Но, герр барон… я глубоко сожалею… это невозможно. Существуют формальности… показания…

— Я могу дать показания в Инсбруке, — отрезал барон. — У нас, герр капитан, тоже есть полиция.

Генри уже был готов прийти на помощь Спецци, но его опередила баронесса. Она появилась на верхней лестничной площадке, белая как мел, и слабым голосом произнесла:

— В чем дело, Герман? Ты хочешь, чтобы мы уехали?

Барон, раздраженный тем, что его прервали, коротко ответил:

— Да. Мы сегодня уезжаем в Инсбрук. Ты, я и дети. Герду я уже уволил.

Мария Пиа на секунду закрыла свои огромные карие глаза, потом снова широко открыла и выкрикнула:

— Я никуда не поеду!

— Ну-ну, дорогая, пожалуйста, не устраивай сцен. — В замешательстве барон подошел к подножью лестницы. — Нам будет лучше уехать.

— Я не поеду! — Голос Марии Пиа почти сорвался на визг. Она в отчаянии вцепилась в перила, словно боялась, что ее силой потащат в Инсбрук прямо сейчас. — Не поеду! Ты не можешь заставить меня! Генри, не позволяйте ему этого сделать!

Барон резко развернулся и оказался лицом к лицу с Тиббетом. Словно загнанный дикий зверь, он по очереди переводил взгляд с одного на другого из трех своих недругов. Потом произнес:

— Моя жена, конечно же, расстроена этими ужасными событиями. Вы должны понимать, что ради ее собственного блага я обязан немедленно увезти ее домой.