Мертвецы тоже люди

– Фу, Бобик! Фу!!! – отступила я от калитки и сделала еле заметное движение ладонью:

«Индра!»

И пёс, скуля, отскочил к крыльцу.

– Ах, прошу покорно прощения, не признал сразу, Василиса Михайловна! – склонился в поклоне Афоня.

– Вы меня знаете?

– Почту за честь. А вы меня помните, госпожа? Я дворецкий господина Этернеля, служил ему и… вам, сударыня.

Я внимательно смотрела в незнакомые черты. Человек в плаще действительно чем-то напоминал важного мызника Афанасия. Если переодеть его во фрак, да постричь волосы, да бороду с усами сбрить.

«Чёрт побери!»

– Афанасий… Это и правда ты. Как же ты сильно… изменился… Почему ты здесь? Как там все наши? Чур, Инда, Ладынец… как они? Рассказывай!

Афанасий открыл калитку:

– Может, зайдёте, Василиса Михайловна, на чашку чаю?

– Зайду ненадолго, спасибо.

Мы вошли в дом. Изба как изба – сени и две комнаты.

В горнице современный овальный стол под плюшевой скатертью и шесть мягких стульев. На комоде цветы в вазе – мелкие сиреневые хризантемы и очитки. На парадном месте как иконостас – сервант с хрусталём – гордость всякой советской семьи, рядом диван с гобеленовыми подушками, два кресла. Над диваном – малиновый ковер. Другой его близнец распластался на дощатом полу.

За ситцевой занавеской в красненький цветочек белели печь и мойдодыр с глубокой раковиной.

За неплотно прикрытой дверью во вторую комнату, вероятно, спальня. Через тонкую щель виден узкий лучик света. В луче что-то ослепительно сверкало.

Обстановка меня потрясла. Не бедно, конечно, и всё просто, по-деревенски уютно, но так не вяжется с чопорным снобом Афанасием.

Дворецкий был бы последним, кого я могла бы представить в подобной обстановке. Афанасий – повелитель натёртого штучного паркета, серебряных блюд, тяжёлых канделябров, исфаханских ковров, костяного фарфора и изысканного гардероба от лучшего портного! У окна стоял червлёный средневековый щит. Рядом – острый как бритва брадьв [38] с чёрным древком. Белые короткие занавески на окнах с вышитыми красными рунами по краям запахнуты священным оберегом.

Осмотревшись, я заметила, что в убранстве дома было что-то ветхозаветное, древнее, не вяжущееся с современной обстановкой.

Руны и старинные узоры были везде: на коврах, скатерти, полотенцах. Ими были расписаны стены за ширмой на кухне.

В углу у другого окна стояло соломенное чучело в человеческий рост, обряженное в женский народный наряд. Косоклинный шерстяной сарафан с плотным узором из свастик, ромбов и орнаментом из гроздьев рябины покрывал льняную рубаху с красной вышивкой на оплечьях и кружевом на манжетах, сплетённым на коклюшках.

На голове страшилища красовалась атласная повязка-налобник с двумя красными лентами вдоль лица, с золотым шёлковым шитьём по очелью в виде симметричных подковообразных рун и ромбов. Вдоль лент висели тяжёлые жемчужные серьги в виде маковок, на шее – стеклянные бусы. На левую руку был накинут короткий парчовый шугай [39], подбитый по вороту и подолу куньим мехом, расшитый по рукавам мелким жемчугом.

Сам наряд был чудо как хорош. Особенно понравился вышитый бархатный пояс, завязанный высоко под грудью, с концами из поволоки и стекляруса. А вот чучело было страшнющим, бровастым.

– Подружка? – усмехнулась я, кивая на льняную башку с нарисованными глупыми глазищами.

– Жена, – ответил Афанасий, скользнув по страшиле равнодушным взглядом.

Бывший дворецкий, с выражением лица чопорным, как у британского бриганта, сноровисто двигался по комнате. Поставил на плиту чайник со свистком, вытащил из серванта хрустальную ладью с «Мишками в лесу», из буфета – туесок из бересты с лесными орехами, горшок с яблочным повидлом. Ловко и тонко нарезал ломтики белого хлеба и «Докторской» колбасы. Споро расставил круглые чашки с глубокими блюдцами из синего питерского кобальта.

– Мне нравится так жить, – ответил Афанасий на мой немой вопрос. – Теперь я сам себе хозяин. Живу сегодняшним днём, о будущем дне – не думаю.

«Врёт! Он ждёт кого-то!»

Афанасий усмехнулся, будто услышал меня.

Я присела за стол и наблюдала, как Афанасий отмеряет из жёлтой пачки с индийским слоном две чайные ложки заварки, насыпает в заварной чайник, добавляет пучок мяты, чабрец и всё заливает кипятком.

Ладная, высокая фигура нелепо смотрелась в мешковатых, не по размеру штанах, подпоясанных потёртым ремнём. Рыжие чистые волосы, отросшие до плеч, свисали вдоль худого лица неровными прядями, будто бы Афоня сам отхватил их себе, чтобы не мешали.

У мызника сильные, жилистые руки, покрытые россыпью веснушек и короткими рыжими волосками. На правое запястье намотаны агатовые чётки. На внутренней стороне локтей в закатанных рукавах клетчатой рубахи видны ровные лесенки белых шрамов и широкие узоры татуировок. Они поднимались высоко и скрывались в рукавах.

По комнате расплескался свежий мятный аромат.