Мертвецы тоже люди

– Вы раньше пили без сахара, Василиса Михайловна. – Мызник заметил, что я наблюдаю за ним, и теперь смотрел на меня настороженно и в то же время не без любопытства. Его каурый взгляд быстро охватил меня всю – с ног до головы, одобрительно остановился на бёдрах, обтянутых джинсами, белой блузке.

«Взгляд одинокого мужчины, у которого давно не было половой связи».

– И теперь пью без сахара. – Я заёрзала на стуле, запахивая кофту.

Афоня сел за стол напротив меня. На лице Афанасия отразилось некое подобие слабой улыбки. Он продолжал пялиться:

– Люди редко изменяют своим привычкам.

Я с удовольствием отпила крепкого чёрного чаю:

– По тебе не скажешь.

– Бывают и исключения, – ответил Афоня уклончиво.

Он положил на стол крепкие руки. На большом пальце правой руки тускло поблёскивало железное кольцо с шипом.

– Для чего шип на кольце? – спросила я.

– Тетиву на луке оттягивать, Василиса Михайловна, – ответил он и усмехнулся.

Он сидел за столом молча, изредка поглядывая на меня.

– Сильно я изменилась? – прервала я молчание.

– Вы вроде и не изменились, Василиса Михайловна… но всё же совсем другая… Взгляд изменился… Вы такая неприступная стали – даже меня робость берёт. Я не сразу узнал вас.

– Хуже стала?

– Нет, не хуже. Лучше. Повзрослели… поумнели… Что же раньше… нас не навестили? – Афоня прищурился. Перебирая в руках чётки, щёлкал бусинами громко и чётко.

– Я была очень занята, Афоня. Не могла раньше приехать.

– А сейчас почему заявились?

«Не могла больше ждать!»

Афанасий взглянул на застарелые рубцы на моих запястьях:

– Как ваше драгоценное здоровьице?

Я натянула рукава кофты на пальцы и спрятала их в карманы.

– Не жалуюсь, Афанасий. – Я смотрела на его руки, в закатанной до локтей клетчатой рубашке.

«Что же это за шрамы?»

– Это велесовы метки. Шрамы инициации, – ответил он на мой мысленный вопрос.

«У отца были такие же».

Он кивнул, будто бы я произнесла это вслух. Пододвинул ближе ко мне вазочку с конфетами и колбасу.

– Угощайтесь, Василиса Михайловна. Вы, видно, голодны.

Я и правда с утра ничего не ела.

– А ты будешь есть?

Афоня кивнул и наколол на вилку несколько кружков колбасы и, положив на хлеб, откусил полбутерброда.

Я последовала его примеру.

Мызник откинулся на стуле и наблюдал, как я ем. Вид у него был очень довольный.

– Что ты так смотришь, Афанасий? Никогда не видел, как женщина ест?

– Два года не видел, точно. И я очень рад видеть вас, Василиса Михайловна. Словами не передать, до чего же я рад!

Дворецкий широко улыбнулся. Эта улыбка необыкновенно ему шла. Глаза искрятся от радости. Мызник сразу помолодел, скинув десяток-другой, и теперь выглядел лет на двадцать пять – тридцать.

Я с удивлением смотрела на его преображение.

«Чёрт… никогда не замечала раньше, что Афанасий – красавец писаный…»

Афоня вскинул на меня яркий взгляд.

«…Ему бы ещё снять с себя это старьё и одеться поприличней».

К моему изумлению, Афоня стал расстёгивать на груди пуговицы на планке, обнажая мускулистый торс, поросший рыжими волосками.

Я чуть не подавилась. Конечно, какая же женщина откажется посмотреть на красивое мужское тело, но это уже было слишком.

– Я тоже рада тебя видеть, Афанасий, но не настолько!

Афанасий тут же застегнул рубашку и как ни в чём не бывало дожевал бутерброд.

«Я другого люблю».

Образ возлюбленного, неясный и туманный, возник перед глазами. Я сдержанно вздохнула и провела рукой по гладкой скатерти. Никому бы на свете не призналась, как я тосковала. Казалось, в груди не осталось места ни для воздуха, ни для тепла. Всё внутри заполнила любовная тоска и давила на грудь, давила, будто пыталась разорвать.

Ткань скатерти нежно щекотала ладонь и напоминала о его прикосновениях. Воздух был напоён его дыханием. Болезненное сознание одарило чертами возлюбленного всё, на что падал мой взгляд. Даже воздух казался мне бесконечным поцелуем, потому что касался его губ, и прилетев с подветренной стороны, от усадьбы, где, возможно, он ждал меня, донёс миллионную молекулу его дыхания.

Я не помнила лица суженого, его имени, голоса. Я знала, что он есть… и только.

«Кънязь любитъ тя, зело-де любитъ…»

Как часто ночью, обнимая подушку, я слышу этот голос, далёкий, призывный.

Я закрыла лицо руками и застонала. Стоит закрыть глаза, и я вижу его… Он держит меня в объятиях и задыхается от нахлынувшего тепла.

«Кънязь любитъ тя, зело-де любитъ…»

Ни с чем не сравнимое блаженство разлилось от волос к губам, потекло ниже на грудь и живот, тело вспыхнуло. Я вижу, как он склоняется надо мной. Зарываясь лицом в складки платья, смакует прикосновение горячих бёдер к щеке… Каскад светлых волос смешивается с тёмными, его сила чутко отзывается на зов плоти. Прикосновения жгут кожу, поцелуи жалят огнём и нет мочи противиться им…