Мертвецы тоже люди

Ничего особенного я не увидела, но волосы зашевелились на голове. Образцовая, педантичная чистота кабинета вселяла ужас. Абажур люстры плавно раскачивался на сквозняке. Широкое пятно света под ним плавало по пёстрому рисунку ковра, выхватывая из углов комнаты то бахрому скатерти на круглом столике, то цветы на обоях.

Дверь в тайную комнату, полуоткрытая в ледяную темноту, ежесекундно скрипела на сквозняке и не затворялась – мешал ботинок отца, лежавший в углу дверного проёма.

«Он там!»

Я ринулась к двери и распахнув её настежь, отчаянно крикнула в непроглядную тьму:

– Папа-а!

Эхо ответило гулко и страшно. Неудержимо, всё более усиливаясь, наплывал другой звук. Шипящий, с присвистом, всё более низкий, он заполнил подземелье оглушительным и грозным рычанием. Щёлкнув зубами от страха, я отшвырнула ботинок ногой и захлопнула дверь. Механизм щёлкнул, замкнулся, и гулкая тишина заполнила комнату. И за дверью – ни звука.

«А если отец там!»

Кто сторожил подземелье, я не знала, но определённо профессору удалось приучить эту зверюгу.

«Если смог он, то смогу и я!»

В умении общаться с животными я превзошла своего учителя, это признавал и сам Этернель.

«И недавний случай с волками подтверждение этому!» – съехидничал внутренний голос.

Я брезгливо поморщилась, вспомнив тень, вылезавшую из тёмной утробы пещеры. Что-то крупное, неповоротливое. Так двигаются животные, для которых земля не родная стихия. Кто это может быть? Крокодил? Но крокодилы так не рычат. Птица? Скорее уж, птеродактиль…

Я наморщила лоб, обдумывая вопрос, и тем неожиданней прозвучал ответ за спиной:

– Там дракон.

Голос я узнала. Позади, в проходе, загораживая громадным корпусом дневной свет, стоял Аргиз.

Я резко обернулась и замерла. Отцовского коня так тщательно охраняли, что никому из домочадцев и прислуги не удавалось его увидеть. Только Афоня видел, но от вопросов о коне всегда уходил и посылал… к хозяину.

«Ну, вот! Из огня да в полымя!»

Обе двери из кабинета перекрыты!

Но зато теперь мне ничего не мешает рассмотреть отцовского любимца.

Конь стоял спокойно, не переминаясь, кося чёрным влажным оком. Если и существуют оттенки чёрного, то Аргиз уродился чернее не бывает. На коня похож, экстерьер, как у орловского рысака, но всё же это не совсем лошадь или неизвестный науке вид.

Смоляная блестящая грива и густой хвост свисают до земли, рост необычайно высок, морда узкая, точёная голова и небольшие уши. Гладкая шерсть плотно прилегает к коже, обтягивая рёбра, и они выпирают, как у скелета, чернея поперечными отверстиями, словно жаберные щели у акулы.

Но лошадь не выглядела истощённой. Скорее, упитанной и холёной. Поражали глаза коняги. Умные! Огромные, чёрные, с жёлтыми овальными зрачками, как у змеи или кошки.

«В темноте лошадка видит не хуже, чем днём!»

– Ах ты, волчья сыть… травяной мешок… – произнесла я изумлённо.

«Какой красавец!»

Первым желанием было броситься к коню, обнять узкую морду и нежно поцеловать! Уж не знаю, как я удержалась!

Конь прянул ушами, коротко заржал.

«Хочу такого!»

– Чем могу служить, госпожа? – произнёс Аргиз человеческим голосом.

Именно человеческим, поскольку я понятия не имею, на каком именно языке идёт обмен мыслеобразами между животными и людьми.

Как известно, животные не умеют говорить, но им это и не нужно. Они легко общаются друг с другом без помощи слов в пределах видимости, а на удалении используют ограниченный набор звуков для выражения основных звериных чувств: агрессии, тревоги, страха, боли и любви.

Зверь не ответит на человеческий вопрос: «Сколько километров до Москвы?» Но поймет другой: «Далеко ли человеческое жильё?» – и ответит: «День пути». И надо понимать: день его пути, его рыси, галопа, скока, полёта, бега.

Но с Аргизом всё обстояло совсем иначе. Кажется, у него не возникало трудностей в понимании человеческих мыслей. И рассматривал он меня осмысленно, по-человечески, окидывая наглым взглядом с ног до головы.

– Ты сказал, «дракон»?

Аргиз наклонил точёную шею:

– Да.

Я плюхнулась в кресло отца и на секунду закрыла глаза от усталости. Ясно увидела молодого мужчину, сидящего на берегу пруда спиной ко мне. Обнажённый по пояс, он наклонил голову и рука его, гладкая, белая, в татуировках древних рун, касалась спокойной поверхности, чуть беспокоя прозрачную воду. Плеснуло, и тугой чёрный хвост обтёк плечи мужчины, всё плотнее обвивая белую кожу, не оставляя просветов в незагорелом теле. Вот он, уже полностью закованный в чешую, со сверкающими чёрными крыльями, поворачивает ко мне человеческую голову и улыбается:

– Иди ко мне, Василиса! Невеста моя! Иди к своему Корнею! Иди же, не бойся!

– Нет, – я покачала головой.