Мертвые хватают живых

— Совершенно не понимаю, как вы на меня вышли, — наконец произнес он, и было не понятно, предназначены эти слова гостям или то были "мысли вслух". Отвернувшись от окна и оказавшись лицом к лицу с Татьяной и Гусевым, продолжил: — Ахмед сказал мне, что обвиняется невиновный человек… Это действительно ваш жених?

— Да, — бестрепетно ответила Борисова.

— А вы, — взгляд банкира переместился на майора, — сыщик и по совместительству друг обвиняемого? Насколько я помню, однажды мы с вами беседовали…

— Друг обвиняемого и по совместительству оперуполномоченный Московского уголовного розыска, — без особой любезности в голосе ответствовал Михаил: никакой симпатии этот отцеубийца у него не вызывал как, впрочем, не вызывала жалости и его жертва.

— Чего же вы от меня хотите?

"Чистосердечного признания", — чуть не бухнул майор, но вовремя понял, что более нелепого предложения Эдуарду Эдуардовичу сделать было бы нельзя. Ни черта он не раскаивается, а "взять" его будет не просто, ох непросто! Даже не потому, что к его услугам лучшие адвокаты столицы, могучие связи и неосмысляемые для сидящего на окладе милиционера финансовые возможности. Просто прямых улик против господина Вацетиса-Мурзаева не было и, по всей видимости, не предвиделось: это только народному поэту можно запудрить мозги, рассказывая, что если убийца известен, остальное дело техники…

— Справедливости, — внезапно подала голос Борисова.

— Справедливости? — круто повернулся к ней Вацетис. — Что есть справедливость? Бывает ли она одна на всех? Праведно ли убить палача? Чем можно оправдать убийство мужа на глазах жены, а отца на глазах сына? А вынесение приговора целому народу? Если человек с погонами на плечах, выполняя преступный приказ, нарушает первую заповедь, подлежит ли он за это каре? А его жертва, найдя возможность ответить ударом на удар, совершит ли она преступление, или это будет простое воздаяние должного? Что есть справедливость?

У Гусева было, что на это ответить, но его снова опередила Татьяна:

— Я могу сказать, что такое несправедливость. Например, когда осуждают невиновного.

Банкир, разгорячившийся во время своего монолога, на глазах остывал. Заложив руки за спину, он снова отвернулся к окну. Затем, не поворачиваясь, проговорил:

— Хочу дать показания, которые готов подтвердить и в суде. Бумага найдется или дать?

Майор достал из кармана блокнот — какой мент выйдет на улицу без этого "инвентаря"? — и стремительно начал записывать: "Я, нижеподписавшийся Вацетис Э.Э. подтверждаю, что шестого сентября сего года, около семнадцати часов приезжал на квартиру своего отца, Вацетиса Э.Н. Я принимаю препарат "беллоид", и отец попросил меня привезти ему на пробу одну упаковку. Отца я нашел в бессознательном состоянии, судя по всему, он был сильно пьян. Делать мне там было нечего, поэтому, оставив около кровати лекарство, я уехал".

Внимательно изучив написанное, Вацетис поставил число и размашисто подписался.

— Надеюсь, молодые люди, вы удовлетворены. Не могу и не хочу вас больше задерживать.

Стоял тихий солнечный денек, каким изредка балует москвичей начало октября. Клаутов и Борисова, не торопясь, брели по набережной от Зарядья в сторону Котельников. Легкий ветерок с реки приятно овевал лица. Плотный праздничный обед, сопровождавшийся соответствовавшими случаю излишествами, настраивал на философический лад.

Утром Петр был с извинениями отпущен на свободу, после чего созвонился с Татьяной и назначил ей свидание. Не заходя домой, он направил свои стопы в Сандуны: больше всего на свете журналисту хотелось попариться и вытравить из себя тот специфический запах, который наполняет каждый кубический сантиметр любого тюремного помещения и, кажется, навечно пропитывает собой все — от зубной щетки до волос на голове. Надев спустя два часа поданные пространщиком свежепостиранное белье, выглаженную рубаху и отутюженные брюки, журналист почувствовал себя заново родившимся, а поцелуй, которым встретила его Таня, сделал счастливейшим из смертных. В ресторане говорили ни о чем. Так часто бывает: когда многое надо сказать, беседа почему-то скачет с одного пустяка на другой. На улице больше молчали. Петр неожиданно осознал, что все неприятности позади и наслаждался этим ощущением душевного комфорта; Борисова, судя по нахмуренному лбу, решала для себя что-то важное.

Первой нарушила долгое молчание переводчица:

— А не написать ли тебе обо всем этом книгу?

— Я давно об этом думаю, еще с Белграда. Уже и название придумал: "Мертвые хватают живых".

— Мертвые… хватают… живых, — как бы пробуя слова на вкус, задумчиво повторила девушка. — А знаешь, очень даже ничего! И завлекательно, и передает общий смысл всего произошедшего с нами в последнее время. Ведь действительно же, реальными неприятностями нам с тобой грозили ужасные призраки прошлого.

— Мне кажется, трактовать так события было бы несколько упрощенно, — не согласился Петр. — И я, придумав это название, вкладывал в него мысль более глубокую, что ли…

— Репортер становится философом, — хмыкнула Татьяна, — это что-то новенькое!