Мертвые хватают живых

Старший Петр Клаутов, как глухо рассказывал ему в детстве дед, во время Отечественной войны был подпольщиком. По приказу какого-то начальства — то ли партизанского, то ли партийного, что в сущности, одно и то же, он согласился быть старостой в занятой врагом родной деревне, где-то под Минском. Продолжалось это недолго: "карьера" Клаутова при оккупантах началась незадолго до начала операции "Багратион", в результате которой Белоруссия была очищена от немецко-фашистских войск. После изгнания оккупантов его судили как изменника и повесили, поскольку прадед был так глубоко законспирирован, что о его истинной роли знали всего два-три человека, да и те свидетельствовать в его защиту не могли, поскольку были убиты в скоротечном бою с карателями. Конечно, правду знала родная жена. Да кто ж ее будет на трибунале слушать?

Журналисту живо представилась тихая комнатка архива, носившая громкое название "читального зала". Их там было двое: пожилой дядечка, который знакомился с делом своего отца, и сам Петр. Ему выдали тоненькую серую папку, содержавшую всего несколько документов — ордер на арест, протоколы задержания и обыска, допросов задержанного, свидетельские показания, приговор и справку о его приведении в исполнение. Нужно отдать должное односельчанам: они слова плохого не сказали о бывшем старосте, но суд не счел существенными ни их неумелые попытки смягчить неминуемую кару, ни рассказ самого подсудимого, и приговорил его к позорной смерти. Не удалось, разумеется, и восстановить справедливость, на что Клаутов-младший втайне надеялся: если уж по горячим следам следствие не смогло найти никого, способного подтвердить рассказ "фашистского приспешника", то спустя более чем семьдесят лет, сделать это было тем более, невозможно. В общем, ничего, кроме надолго испорченного настроения, тот поход в архив журналисту не принес. Вздохнув, он прервал надолго затянувшееся молчание:

— Нет, не получается. Полчасика посидел, полистал старые никому не нужные бумаги, и все. Из-за этого, два года спустя, устраивать слежку? Должна быть какая-то другая причина.

— Слушай, а может, на тебя кто-нибудь стукнул? Наверняка же есть у тебя враги. Или в редакции, или — что скорее всего — среди тех персонажей, которым ты наступил на хвост во время своих расследований.

— Теоретически может быть, — после секундного размышления признал Петр. — Хотя как-то… необычно.

— А чего необычного-то? Историю надо знать, дорогой газетчик! В тридцатые годы прошлого века это было самым нормальным делом. Не нравится тебе человек, чем-то мешает, напиши куда надо, что он японский или там, польский шпион. И все! Так что не горюй, братан! Походят за тобой чекисты, выяснят, что ты не работаешь на Парагвай, и оставят в покое: они обязаны "реагировать на сигналы", но и цену анонимкам отлично знают.

— Может быть…, - с сомнением в голосе согласился Клаутов.

25

Полномочия для ведения переговоров (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):

Я предоставляю имперскому министру иностранных дел господину Иоахиму фон Риббентропу все полномочия для переговоров от имени Германского государства с уполномоченными представителями Союза Советских Социалистических Республик о заключении пакта о ненападении, а также обо всех смежных вопросах и, если представится возможность, для подписания как пакта о ненападении, так и других соглашений, явящихся результатом этих переговоров, с тем чтобы этот пакт и эти соглашения вступили в силу немедленно после их подписания.

Оберзальцберг, 22 августа 1939 г. Адольф Гитлер

Комсомольское собрание длилось уже сорок минут. В актовом зале было многолюдно: практически вся молодежь районного управления НКВД была (за исключением партийцев) "комсой", то есть состояла в комсомольской ячейке: после арестов, нескончаемой чередой прошедших через всю вторую половину тридцатых годов, средний возраст личного состава ощутимо понизился. Выступал Эдик Вацетис, получивший недавно по "кубарю" на свои петлички. То есть это недавно для большей части аудитории он был "Эдиком", когда носил в петлицах три треугольника, что соответствовало званию старшего сержанта (младшего лейтенанта по армейской иерархии). А теперь с недавних пор он — после того, как с помощью стенографистки Зойки сдал экстерном экзамены за десятый класс, не старшина даже, как можно было бы ожидать, и что само по себе в его юном возрасте тоже было бы очень неплохо, а — "товарищ младший лейтенант"! Выступал он живо, почти не заглядывая в конспект, и слушали его с интересом.

Зоя Тюрина, волнуясь гораздо больше своего Эдика, затаив дыхание, ловила каждое его слово. Минут за пятнадцать до начала собрания он с таинственным видом вывел ее на улицу и, не откладывая дела в долгий ящик, предложил расписаться (именно эта намеренно будничная формулировка к тому времени почти полностью заменила мещанскую просьбу "выйти замуж", не говоря уже о классово чуждом, насквозь буржуазном "предложении руки и сердца").