Мертвые хватают живых

— Что он имеет в виду? — внезапно вспыхнувшее острое беспокойство, как всегда, надежно скрывалось за неподвижной маской лица, почти непривычного к мимике.

— Из внятного — только то, что мало вычистил скрытых врагов из "органов".

— А…, - по тому, как слегка расслабилась спина, можно было понять, что беспокойства генсека прошло. — Ежова надо выводить на процесс и расстреливать. Кстати сказать, действительно у него при обыске в столе нашли пули, извлеченные из черепов Зиновьева и компании?

— Да, товарищ Сталин. Похоже, хранил, как сувенир о своей победе…

— Коллекционэр! — в тоне, которым была произнесена последняя реплика, иронии и презрения было поровну. И тут же, без всякого перехода, спросил: — Что делается по запросу гестапо?

— Готовим списки на депортацию, на этой неделе закончим. Жаль все же отдавать Гитлеру его врагов…

— Что такое судьба отдельного человека или группы лиц по сравнению с интересами большой страны, тем более, колыбели Октября? По сравнению с сотнями тысяч людей, воссоединившихся с социалистическим отечеством? По сравнению с новыми возможностями, которые приобрел наш балтийский флот? По сравнению с перспективами мировой революции, наконец? Да эти антифашисты — если они настоящие интернационалисты — сами должны радостно побежать в Германию, понимая, что этим помогают Советской России. Так что списки спокойно готовь, но… без фанатизма. — Выждав паузу, и не дождавшись вопроса, вождь счел необходимым пояснить: — Всех сразу на прилавок не вываливай, Лаврентий, не по-хозяйски это. В данном вопросе будем вести себя как последователи Бернштейна который, если не забыл, утверждал, что движение — все, конечная цель — ничто. В первую очередь депортируем всякую мелочь. И еще: списки пусть завизируют Судоплатов по линии разведки и Димитров по линии Коминтерна: действительно ценных людей во всех случаях следует оставить себе.

— Понял, товарищ Сталин!

— "Эвакуацию" поляков начали уже?

— Антигитлеровских фашистов?

Генсек заломил было густую бровь, но потом рассмеялся, понял. Нарком, тем не менее, поторопился объяснить:

— Так их мои остряки прозвали. Польша — государство фашистское? Фашистское. Но с Гитлером воевало? Воевало. Значит, польские военнопленные — антигитлеровские фашисты. "Эвакуируем" потихоньку.

— Почему потихоньку?

На лице Сталина не осталось и тени веселья: даже Лаврентий не понимает, что несколько десятков тысяч военнопленных страны, с которой Советский Союза формально даже не воевал — проблема! И возвращать их некому и некуда (да и можно ли отпускать на все четыре стороны всякую антисоветскую сволочь?), и держать у себя не только бессмысленно, но и недальновидно: какие-никакие, а иностранцы, интернировать которых, если не считать некоторых не афишируемых обязательств перед Германией, особого-то повода и нету.

Некоторых смущала численность пленных поляков. Конечно, солдатскую массу можно и нужно отправить на лесоповал и стройки социализма, но офицеры! Одно дело расстрелять десяток-другой человек, и совсем, кажется, иное — двадцать или тридцать тысяч. Ерунда и интеллигентские сладкие сопли! Помнится, отвечая тогда оппонентам (разговор происходил во время позднего ужина на ближней даче), Сталин спросил, что делать, если перед важной операцией получена информация о том, что в полк заслан вражеский провокатор, а из примет известна только одна: он рыжий. Аксиома: один шпион вреда может принести больше, чем вражеская дивизия. Времени на проведения дознания нет… Выход один: расстрелять всех рыжих красноармейцев. Жестоко? Да! Но это единственно правильное решение и, кстати сказать, гуманное по отношению ко всем остальным, блондинам и брюнетам. А в Старобельском, Осташковском и Козельском лагерях из каждой сотни пленных поляков девяносто девять человек русофобов и антисоветчиков! И международное положение, между прочим, такое, что каждую минуту можно ожидать чего угодно. Нужно в подобной обстановке советскому правительству держать у себя в тылу и кормить такую ораву врагов? У кого-то, может, память и короткая, но он, Сталин, не забыл еще, что натворил в гражданскую войну корпус чехословацких военнопленных, хотя, конечно, тех после мировой войны было побольше…

— Так почему, Лаврентий, потихоньку?

Как ни был Берия уверен в своем особом положении при вожде, при повторном вопросе, заданном тихим голосом, он почувствовал, как взмокла между лопатками спина. Черт его дернул употребить это слово, "потихоньку"! В действительности ведь все делалось максимально энергично, просто немало времени занимала рутина. Да и технически операция оказалась не из простых: в сжатые сроки "обработать" такие "массивы". Да еще при соблюдении необходимой секретности…

— Люди не выдерживают, товарищ Сталин, и техника. Но это все, как говорится, детали.

— Что там у тебя, кисейные барышни работают?

— Учимся на своих ошибках, товарищ Сталин. Заверяю: в оговоренные сроки уложимся!