Мертвые мухи зла

Добрались мгновенно, быстро темнело, здание на Литейном вспыхнуло радостными яркими огнями, окна сияли так вдохновенно, словно каждое видело на другой стороне проспекта лично товарища Сталина. Не помню, как оказались в кабинете. Не помню ни этажа, ни коридора. Кабинет был огромный, в четыре окна. За столом я заметил пожилого человека в форме, в его петлицах поблескивали ромбы, по три на каждой. «Комиссар госбезопасности Лошкарь, замнач управления…» — вяло догадался я. За столиком справа сидела худая изможденная женщина неопределенного возраста. Рядом с нею стояла другая, в форме. У нее было холеное лицо, слегка накрашенные губы, простые чулки под форменной юбкой заканчивались добротными черными туфлями.

— Ты Дерябин? — сухо осведомился Лошкарь.

Я молча кивнул.

— Ты знаешь, зачем мы тебя вызвали? («Слава богу, только «вызвали». Да ведь это можно поправить в любую следующую минуту…» — безразлично подумал я.)

— Нет.

— С кем говоришь, знаешь?

— Вы — замнач управления.

— Догадлив… Хорошо. Ты показал, что пакет от известной тебе девицы тебе передал молодой человек… — Лошкарь вздрючил очки на нос, заглянул в «Дело». — Ладно. Приметы сейчас не имеют роли. Ты сказал правду?

— Да. Мы обсуждали с товарищем Дуниным.

— Я спрашиваю не об этом. Тебе, возможно, показалось странным, что подобным делом занимается комиссар госбезопасности? Так вот, молодой человек… Мы блюдем чистоту рядов, преданность товарищу Сталину. Твой отец служил и твой отчим ныне служит в Системе. Мы не можем допустить, чтобы Систему поразила сорная трава. Сорную траву мы вырываем без пощады и с корнем!

Послышались рыдания. Женщина у столика заламывала руки и выла в голос.

— Успокоить! — резко бросил Лошкарь, женщина в форме хлестко ударила арестантку по лицу, та всхлипнула и смолкла.

— Итак, — продолжал Лошкарь, закуривая, — кто передал тебе пакет?

— Я уже говорил. Парень. — Я произносил слова, но во рту ворочались камни.

— Ты! — Лошкарь повысил голос и повернулся к арестованной. — Кто передал пакет Дерябину?

— Случайная… Совсем случайная девочка! — Так кричат мертвецы из могилы. Измученное лицо, потухшие глаза — я почувствовал, что падаю в бездну и… Узнал Лену. Боже праведный, что с нею стало. Нет. Что они с нею сделали.

— Лена… — вырвалось у меня, — Леночка…

— Молчать! — крикнул Лошкарь. — Без соплей здесь у меня!

— Хорошо… — Я уже все понял. Конец. Бедная мама. Бедный отчим. Будет теперь где-нибудь на почте служить. Сторожем. — Хорошо. Я объясню. Да. Я сказал неправду. Потому что… Да вы посмотрите, на что стала похожа Лена! Она что, Адольф Гитлер? Что вы с нею сделали? Извините. Я искренне не хотел, чтобы из-за чепухи пострадала маленькая девочка, ее родители. Это все.

— Это не все. — Лошкарь встал, подошел к Лене, поднял ее лицо вверх за подбородок. — Отвечать! Повторите ему — что было в пакете?! Повторите, пусть он понесет заслуженное наказание! А ты… — повернул ко мне мутные глаза. — Может быть, тебе есть смысл и в этом сейчас признаться? Ведь эта… Она сейчас изобличит тебя. Подумай…

Чего тут думать. Абзац. Жизнь начинается сначала, если есть переселение душ…

— Мне не в чем признаваться. В пакете была…

— Молчать!!! — завопил Лошкарь, бросаясь ко мне, словно жеребец на финише заезда. — Заткнись!!!

Лена выпрямилась и вдруг на мгновение мелькнуло в ее лице нечто от той, прежней… Полузакрыв глаза, нараспев, она произнесла:

— Ольга Форш там была. Лично, гражданин начальник. Ольга Форш, и больше никого. Единственное, в чем имею признаться дополнительно, — так это только в том, что дала Дерябину эту книгу, послала через девочку с одной-единственной целью: доказать, объяснить, что не следует ему, честному пока человеку, поступать на службу в вашу кровавую, бесчеловечную организацию. Если генерал от инфантерии подает в общественной уборной салфеточки — пролетарская диктатура не состоялась, гражданин комиссар! Дерябин нравился мне, может быть, я была готова полюбить его, и только голубая фуражка стояла между нами! Вот и все! К сожалению, Дерябин не внял. Он такая же сволочь, как и вы все!

— У… Уве-сти… — задохнулся Лошкарь. Лену выволокли. Я продолжал стоять посередине кабинета. Прямо передо мной белел на стене портрет. Товарищ Сталин едва заметно улыбался кому-то.

— Я должен сгноить тебя, Дерябин, — устало сказал Лошкарь. — Эта сука, вражина, ушла от нас. Уска-ка-ла, понимаешь? Мы ее, конечно, расстреляем, но уничтожению монархической организации, ошметков разгромленного РОВСа это уже не поможет, увы… — Теперь он взял за подбородок меня. — Ты станешь одним из нас, Сережа. Станешь, такова была воля твоего покойного отца, мы вместе сражались на полях Гражданской, мы были беспощадны. Так вот, помни: жалость к врагу — вырви, как гнилой зуб из собственной челюсти. Свободен. Успокой отчима и мать. Я позвоню… И пусть все это послужит тебе кровавым уроком.

Я не понимал, о чем он говорит. Скотское, бесконечно радостное чувство освобождения от кошмара билось во мне, словно птица, готовая выпорхнуть из клетки. Впрочем…