Мертвые мухи зла

Только теперь я стал вглядываться. Справа налево. И слева направо. Пристально, истово, словно и в самом деле кто-то из них передал мне злополучный пакет…

У левого края, предпоследним, стоял молодой человек лет двадцати и… О, господи, у меня перехватило дыхание. Он! Тот, кого я в таких сладострастных подробностях описал Дунину. Могло ли такое быть? Ведь если сейчас указать на этого парня пальцем — его упекут так далеко, то вряд ли хватит сил и времени вернуться. Но ведь это вымысел! Этот человек ни в чем не виноват!

И вдруг сумасшедшая мысль высверлила мозг: я Дунину наврал. Он это понял. И теперь, чтобы меня изобличить, разыграл этот спектакль. Расчет простой: у мальчика нервишки сла-абенькие… Скиксует мальчик. Отчим прав. Не такой этот Дунин дурак…

— Этот, — я ткнул пальцем, бедняга даже в стену вдавился от неожиданности. — Но… — Я повернулся к Дунину и начал излагать нечто несообразное и, сколь ни странно, вполне достоверное. — Мне нет нужды указывать на кого ни попадя, даже если он и очень похож! Да! Он похож! Очень! На одно лицо! Но у того, настоящего, ноздри были вырезаны кругло, а у этого — ноликом-ромбиком! Проверьте сами, если желаете… Мне напраслину возводить незачем. Я честный человек. И ямочка… Где она? Я ведь указывал вам на эту ямочку?

Дунин подскочил к опознаваемому, всмотрелся в его нос, потом растерянно взглянул на меня (он явно не ожидал такого поворота, я ведь уже был у него, что называется, в кармане — и на тебе!).

— Свидетель! Ваши показания протоколируются! Вы их подпишете! Если я вас формально не предупредил об ответственности за дачу ложных показаний это ничего не значит! Ну?!

— Не он, — ответствовал я сухо. — Ищите дальше. Где расписаться? И еще: я не «свидетель». Да? У вас ведь пока уголовного дела нет? Только «параллельное», так?

— Ступай за мной… — Он толкнул дверь, вышел, подождал меня, потом бросил в зал: — Все свободны. Отметьте повестки.

Последнее — для достоверности. Я уже все понял. Меня на мякине не провести, товарищ Дунин. А вот вас…

В кабинете он отметил повестку.

— Иди в школу… С моей помощью ты отменно прогуливаешь. Не трудно будет экзамены сдавать?

— Сдам как-нибудь…

— Я имею в виду наше учебное заведение. Ладно. По-товарищески: был или не был этот парень на самом деле? Тебе ничего не будет. Скажи правду, чтобы не заставлять нас работать впустую.

Я улыбнулся. Я не то чтобы чувствовал превосходство, нет, просто мне смешно стало. Что, в самом деле, за чепуха…

— Отец покойный Маяковского иногда цитировал: «В грамм добыча, в год труды. Изводишь единого…»

— «…слова ради тысячи тонн словесной руды»? Знаем. Азы нашей работы. Значит, искать дальше? — перебил он.

— Как вы — не знаю. Я бы искал…

— Когда отучишься — я специально истребую тебя в свой отдел. Свободен. — И странная усмешка мелькнула в его глазах. Нехорошая усмешка.

Вечером отчим долго расспрашивал о милом свидании. Мама, слава богу, ушла в гости к Фроловым. Отчим бросал быстрые взгляды, хмурился, наконец промямлил:

— Ты имеешь дело не с Наробразом или там трестом очистки, а с органами, постарайся понять. Это все. Это пока все. Маме — ни слова!

Прошла неделя, в суете школьных уроков и домашних заданий я уже стал забывать о визите к Дунину, как вдруг в понедельник сразу же после окончания уроков меня вызвали к Андрею Федоровичу. Он сидел за своим столом мрачнее тучи и что-то объяснял… товарищу Дунину. Тот вежливо мне кивнул.

— Дерябин… — начал директор дребезжащим голосом. — Вот… Товарищ из Большого дома приехал специально за тобой. Ты должен понять, что я пока не имею ответа на свой вопрос — в связи с чем. Мне отвечают — «все узнаете потом. Будем разбираться». В чем разбираться, Дерябин? Мы ведь как-то обсуждали…

— Достаточно, — Дунин встал. — Машина внизу, пойдем.

— А… Куда? А… зачем? — не слишком явственно пролепетал я. Спина взмокла, руки заходили ходуном. Все выглядело серьезно, если не трагично.

— Болтовня, Дерябин… — презрительно бросил Дунин и шагнул к дверям. Я вышел следом. У вешалки приплясывал и щелкал пальцами, будто в испанском танце, Федорчук.

— Что?.. — прошипел, — сколько веревочка не вейся — конец один. А, Дерябин?

— А пошел ты на… — И я выдал словцо, которое слышал всю сознательную жизнь, но до сего дня ни разу не произнес. Дунин взглянул на меня удивленно, такой прыти он явно не ожидал.

В «эмке» сидели двое в форме. Я сел между ними. Это был, как ни крути, самый настоящий арест.