Мертвые мухи зла

Войковы жили на Гимназической набережной в двухэтажном особняке с огромными окнами, в позднеклассическом стиле. В этой науке Ильюхин не разбирался, но глаз имел памятливый и сразу же сравнил увиденное с петроградскими своими ощущениями. Ему нравилась застройка Петербурга; бывало, когда приходилось стоять на мосту к Петропавловке — сердце бухало и замирало от восторга: какая красота. Все тут построено простыми людьми, а кому досталось? Однажды он поведал об охвативших его сомнениях боцману Калюжному. Тому было за сорок, всю жизнь он провел на флоте и грядущих вот-вот революционных изменений не одобрял. «Дурачок ты природный, Ильюхин, вот ты кто! — тянул беззлобно. — Империя тысячу лет стоит, а какие-то инородцы желают ее сковырнуть в мгновение ока? Ладно, допустим. А что потом? Задай себе этот простой вопрос, парень. Не могут все жить одинаково. Не могут. И потому новые правители утонут в роскоши поболе старых…»

Мудрый был дед. И сказал правду. Себе-то признаться можно: вот он, домик, не хуже княжеского.

— Чей? — спросил, не скрывая раздражения. — Поди, знаешь, раз не впервой…

— А то… — глянула в зеркальце, подвела губы кусочком вареной свеклы. — Здесь при царе Главный начальник всего Урала обретался. И что?

— А нет, ничего! — сверкнул зубами. — Айда!

При входе — часовой с винтовкой проверил мандат, сверился со списком и пропустил. В переднем зале (как еще назвать это роскошное помещение?) негромко играла музыка, пятеро оркестрантов в черных костюмах (похоронный оркестр — догадался) играл тягуче-прерывистую мелодию, с всхлипами, щемящими аккордами и упоительно звучащими голосами труб…

— Это — танго, — сообщила Татьяна и, положив руку Ильюхину на плечо, приказала улыбчиво: — Обойми за талию и делай, как я.

Она плавно двинулась в центр площадки, здесь уже кружили и выписывали кренделя несколько странных пар. Все же для такой музыки требовались костюмы, фраки разные, а здесь — кто в чем… Гимнастерки, заводские рубашки, и только две-три пары — в цивильном и весьма приличном.

— Комиссар Диковский, бывший офицер, — подсказала, перехватив взгляд, — он лучше всех, а? А вот и Голощекин. Грузноват, к тому же еврею лучше в торговом деле, а?

— Все народы равны и едины, — отбрил наглую. Тоже мне… Туда же. А может… проверяет?

Войков гоголем приблизился к супруге, обнял и, словно в немой фильме, пошел, пошел…

— Она тоже… еврейка, значит? — спросил и покраснел.

— Тоже. Но — привлекательная. Не наступай мне на ноги…

…Позвали к столу, он был роскошным — икра, балык, осетрина и жареные бараньи ноги, маринады всякие; загудел разговор, кто-то незнакомый провозгласил тост за товарища Ленина и погибель всех врагов советвласти. Внезапно зачарованный Ильюхин ощутил легкое прикосновение. То был Баскаков — скромный, штатский, вроде совслужащего.

— Выйди во-он в ту дверь.

Татьяна хохотала, ей рассказывал похабный анекдот сосед справа, она даже икала от восторга; Ильюхин поднялся и ушел незамеченным.

Они уже ждали; на подоконнике вполне по-пролетарски примостился Острожский. Баскаков щелкнул портсигаром — простым, металлическим.

— Угощайся… — И дождавшись, пока Ильюхин прикурил от вежливо поднесенной спички, сказал негромко: — У Яковлева-Мячина все сорвалось. Везет их всех сюда. Там, видишь ли, пристал к нему сумасшедший матрос Хохряков и слинять не позволил. Что это означает для нас?

— Что? — произнес невольно и, поджав губы, развел руками: мол, извините, перебил.

— Означает вот что: сейчас начнут подбирать место для их содержания, понял? Ты обязан сделать так, чтобы при всей видимости возможного побега лазейка нашлась. Такой, значит, требуется загадочный дом…

— Мне известно о том, — вмешался Острожский, — что присутствие в городе академии Генерального штаба используют, чтобы создать как бы офицерский заговор для спасения. Нам это на руку. Они станут играться, а мы будем действовать. Возвращайся за стол, матрос, а то твоя румяная скоро отдастся тому, что справа…

Осетрина не лезла в рот, красное вино с печатями царских погребов (Романовых еще и в помине нет, а нате вам…) дважды пролилось из дрожащих рук. Славная работка… Мы пока только воздух портим, а эти уже все знают… И вдруг ошеломительная мыслишка проскользнула, не то молнией, не то гадюкой: Дзержинский… Явно он. Всем командует, все держит под контролем. Если так — легче. Отвечать-то кому? Не нам, не нам…

А Татьяна — она уже набралась под завязку — все поняла по-своему. Прошелестела в ухо: «Нажрался, соколик? А кто будет… прислушиваться? А? Бездельник…» — покачала перед носом пальцем и под звуки какого-то нового быстрого танца тяжело повисла на шее у соседа справа. То был мужчина лет тридцати на вид, с усиками и бородавками на лбу. Перехватив взгляд Ильюхина, проговорил внятно:

— Тебе и мне приказано дом искать. Завтра и приступим…

И засеменил-замельтешил под ритм, едва удерживая готовую завалиться Татьяну.