Мертвые мухи зла

Я убрал рукопись в тайник. Я сидел на стуле, у кровати, растерянный и смущенный. Я понял, что шутки кончились. Ах, Лена-Леночка… Могу себе представить, насколько ценна была для тебя эта странная рукопись. Она ведь не литературный опус, не баловство беллетриста. Она точный и скрупулезный дневник вражеского лазутчика, агента-боевика, или просто разведчика, неважно… И каждое слово в этом дневнике — истина. Каждый адрес — точен. Каждое имя — настоящее. И что тебе светит за все за это, товарищ будущий чекист и сын чекиста, милый, добрый, славный глупыш Сережечка Дерябин? А светит тебе «тройка» или в этом роде и — десять лет «без права переписки». Расстрел то есть…

И как поступить? Что я буду лепетать на допросах? Что врать? И будет ли смысл врать? Ведь улики неопровержимы. Человека, советского, посвятили в белогвардейский заговор, и этот человек… Что?

Голова шла кругом. Как быть? Я ведь не разделяю убеждений этих людей. Эти люди приходят на мою землю отнюдь не с добром. Стоп… А почему — «на мою»? Она столь же моя, как и его, Владимира Николаевича Званцева. Да, они проиграли Гражданскую. Их вымели. Но кто может запретить им отстаивать свои убеждения с оружием в руках? Разве ОГПУ-НКВД боролись с ними в белых перчатках?

Нет… Это все демагогия. Это попытки оправдаться, уйти от ответа на прямой вопрос: «С кем вы, мастера культуры?» Михаил Зощенко ответил (слова Анатолия, рискованные слова): «Мы — с пустынником Серапионом». А я?

Я не с белогвардейцами. Они — мои враги. Я ловлю себя на том, что больше не считаю их «заклятыми». Заклятых уничтожают, как то Алексей Максимович заповедал. Я же теперь готов к диалогу. Мне хочется их понять, я хочу выяснить: что, только обретение утерянных привилегий их ставка? Идея, которая мутит им головы? Или есть что-то другое? Чего я пока не понимаю? Ах, как важно понять… Кто-то сказал: понять — простить. Я понял однажды своего директора, и мне стало все равно — кем он был в прошлом. Я понял, что он — порядочный человек. Что может быть выше!

До утра ворочаюсь в постели. Слышу резкий и отрывистый звонок в дверь. Так приходят они. Мои будущие товарищи. Зачем? Понятно… Я скрываю убийцу двух сотрудников НКВД. Но — слава богу. Это всего лишь к Циле…И круговерть, круговерть. До воскресения, когда состоится наша таинственная встреча с Улей. Решаю сказать ей все: о дневнике Званцева, о своих предположениях. Кто, как не она, Ульяна, нянька моя, все поймет, все продумает и найдет единственно возможное, правильное решение…

Суббота, пьем чай, отчим просматривает газеты.

— Что будешь делать завтра?

— Поеду за город, подышу.

— А мы с мамой хотим в Эрмитаж. Я слабоват по части живописи. Как ты?

— Я лучше отвечу на вопросы. Потом. Вы посмотрите, а я отвечу. Так даже интереснее. А то нечто вроде экскурсии.

Он соглашается.

— Только смотрите внимательно, — советую я. — Не бегите бегом, дальше, дальше. Один сумбур в голове. Вот пример. Я увидел картину: священник смотрит на ребенка, а тот вычерпывает ложкой воду из ручья. «Но это невозможно!» — говорит священник. «Но вы же сами говорите, что нельзя постигнуть сущность Троицы», — отвечает ребенок.

— И что? — В глазах отчима недоумение, в глазах мамы — тоска.

— А то, что ребенок объяснил, доказал верность суждения священника. Ведь ручей ложкой действительно не вычерпаешь.

Я пересказываю Ульяну. Однажды в Эрмитаже она поведала мне эту историю. Тогда я не понял ровным счетом ничего. Теперь стал старше…

— Сережа… — растерянно произносит Трифонович. — Но ведь это все… Это же глупость! Чушь! Я тебя не понимаю, Сергей.

— Ладно. В Эрмитаже мало революционных полотен. Они понятны тем, на кого рассчитаны. Остальная живопись — искусство, сэр. А искусство — это восторг человека перед гением Бога…

Отчим всплескивает руками — по-женски, истерично, никогда не видел его в таком неестественном состоянии.

— Нина! Мальчиком необходимо заняться. Немедленно!

И вдруг мама говорит тихо:

— Он уже не мальчик, Ваня…

Паровоз мчит к Белоострову. Пригороды сменяют густые леса. «Переходил границу враг…» Что она хочет показать мне? Зачем мы едем? Я понимаю, что спрашивать не следует, она все равно не ответит. И так мутно, пусто… Вдруг обнаруживаешь, что ничего не знаешь; что культура — на нуле. Как может судить человек о поступках другого, если внешний мир ограничен красными знаменами, а внутренний — Павкой Корчагиным? Какая лживая фраза: «коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память всеми богатствами, которое выработало человечество». Да ведь это лицемерие, Владимир Ильич. С вашей точки зрения, человечество «выработало» только Парижскую коммуну и Обуховскую оборону. И еще что-то в этом роде. Остальное очень вредно рабочему классу. Поумнеть может. А коли поумнеет…