Мертвые мухи зла

Нет. Это исключено. Рабочий человек выматывается на заводе, едва успевает доползти до постели. А интеллигент… Много ли их сегодня, желающих пронизать бытие, найти ответы. Их и всегда-то было ноль, запятая, ноль. И они заботились не об обогащении мозга, а о том, чтобы всем все было поровну. Великая идея. Только неосуществимая, это постепенно становится понятным. И так скверно, так тягостно на душе. Ульяна тоже смотрит в окно: рука на столике, подбородок упирается в ладонь.

— Что ты там видишь?

— Вот, послушай… «И особенно синяя (С первым боем часов…) Безнадежная линия Бесконечных лесов…» Понял?

— Нет. Но пейзаж действительно грустный, ты права. А чьи стихи?

— Был такой поэт. Не знаю, жив ли еще… Безнадежная линия бесконечных лесов — это и есть Россия, мальчик.

И еще:

— «Должно быть, сквозь свинцовый мрак На мир, что навсегда потерян, Глаза умерших смотрят так».

— Я должен сочувствовать белым?

— Нет. Людям. Ведь этот мир для них потерян навсегда…

…Мы идем через мокрый еловый лес, повсюду окопы, полуобвалившиеся ходы сообщений, россыпи гильз незнакомой формы.

— Это финские, — объясняет Уля. — Оглядывайся почаще… Здесь иногда ходят патрули. Вообще-то ты не заметил табличку: «Стой! Проход запрещен!»

Я смущен немного.

— А что мы объясним, если…

— А ничего. Заблудились. Проверят и отпустят. Только помни: мы встретились здесь, в лесу, пришли по ягоды и просто так, погулять.

— Уля, да ведь это наивно!

— Что ты предлагаешь? — Взгляд ее черных глаз становится суровым. Ей не нравится моя суетливость. Она права.

— Это здесь… — оглядывается. — Совсем рядом. Сейчас, мальчик…

И вдруг я вижу поваленный пограничный столб с медной табличкой, на которой герб, надпись, но я не успеваю рассмотреть.

— Подойди… — Уля стоит около четырех осевших холмиков, они так похожи на… могильные, так похожи…

Бьет озноб, сам не знаю почему. Вглядываюсь: давние уже холмики, не меньше года прошло, но никто не пришел сюда, не поправил. Кто там, под ними, в глубине, в болотистой промозглой воде…

— Крепись, Серж… — смотрит, смотрит, не отрывая глаз. Будто выпытывает, хочет узнать, понять. — Ты помнишь, что произошло в тот день, когда газеты сообщили о нападении финнов?

Губы вдруг пересохли, язык не ворочается. Она видит, что я не в себе.

— Финский патруль обстрелял наш… советский пограничный наряд. Были убитые. Они… лежат здесь?

И вдруг я чувствую, что понимаю ее туманный намек.

— О… Отец…

— И… участники его группы. Их переодели в финскую форму, забросили в финский тыл. Оттуда на лыжах они пошли сюда, к советской границе и обстреляли советских. Те ответили… боевыми патронами. Для достоверности. Красноармейцы — люди простые. Кто бы там стал особенно разбираться? Главное — возбужденная искренность этих ребят. Они, я думаю, и рассказывали своим начальникам и всем прочим, как ужасно на них напали финны, как они, доблестные, отражали агрессию. Сережа… Я приехала сюда летом. С лопатой. Я определила, прокопав шурфы, там где головы. Я нашла… Алексея. На нем форма финского унтер-офицера. Имелось в виду, что он как бы старший пограннаряда. И еще. Вот… — Она протягивает мне кольцо. Золотое обручальное кольцо. — Алексей никогда не носил… Я думаю, он понимал, на что идет. Наверное, взял как талисман. Оно было на… пальце.

— Ты… Ты так… раскопала…

— Я должна была знать правду, мальчик.

— И что же теперь? Что делать с кольцом?

— Спрячь. В тайник.

— Ты… ты знаешь? — вырывается у меня.

— Мне нужно было держать где-то свои бумаги. Я знала, что рано или поздно ты его найдешь.

— Но… тогда… — Кольцо жжет мне ладонь, я с трудом удерживаю его. Тогда… и они, они найдут? А у меня там…

— Перепрячь. Прими совет: заполни эту полость землей, стружками, песком — что найдешь. И накрепко забей подоконник. Свое же… Что у тебя там? Если ты, конечно, хочешь сказать?

Я хочу. Весь обратный путь я излагаю Уле историю Званцева. Она взволнованна и слегка испугана.

— Тебе грозит большая опасность, Сергей.

Я хмыкаю.

— А за то, что ты… мы нашли? Что же, папа… останется там?

— Пока там. Придет время, и ты похоронишь его. Не знаю, с честью ли… Вряд ли его дело можно назвать честным…

— Но он — чекист! — вспыхиваю я. — Он не мог иначе! Он выполнял приказ!

— Офицер — человек чести. И если так — он никогда не выполнит преступный приказ! Лучше умрет…

— Но у офицера есть семья, дети! — кричу дурным голосом.

— Слава и честь, мальчик, дороже пролитой крови, — произносит она непререкаемо. — Ради ближних предательство не совершают, запомни это…

Расстаемся на вокзале. Увижу ли я Ульяну еще?

…И все качается и качается мох над болотом, вспыхивают искорки созревшей клюквы и… четыре холмика. Господи… До меня вдруг доходит, что я не спросил — а где же… папин?

Но ведь поздно. Поздно. Я никогда не узнаю этого. Надежды Ульяны наивны, призрачны, бессмысленны. Мне останется только приходить на Митрофаниевское и стоять у обелиска со звездочкой. Там никого нет. Но ведь я ничего не могу изменить.

Ничего…