Мертвые мухи зла

Не новость. Кувондык неделю назад получил уведомление НКВД Узбекской ССР о том, что препятствий к его возвращению с семьей на территорию республики более не встречается. В конверте лежала и бумага исполкома, из которой явствовало, что дом Кувондыка отчужден и возврату не подлежит, но в связи с реабилитацией Президиумом Верховного Совета УзССР самого Кувондыка и всех его родственников по мужской линии — совет предоставит площадь во вновь отстроенном многоквартирном доме.

— Понимаешь… — смущенно почесывает грудь Кувондык. — У нас нет и никогда не было «многоквартирных», а? Вот что значит советская власть, а?

Он и раньше угощал меня пловом, я уже успел привыкнуть к этому удивительному, ни на что не похожему блюду: гора риса, обложенная кусками поджаристой баранины, отовсюду торчат дольки чеснока, чесночная головка завершает пирамиду. А вкусно как…

Я не пользуюсь ни тарелкой, ни ложкой. Мну рис четырьмя пальцами и отправляю в рот, улавливая попутно сочувственно-восхищенные взгляды детей и жены Кувондыка. «Яхши?» — «Яхши, рахмат».

Вечером провожаем всей квартирой до выхода из парадного. Циля держит на руках своего изрядно возмужавшего котяру, Кувондык нежно гладит его: «Хороший… Не грызи палец своей хозяин. Всем спасиба, всем теплый прощай!» Перевернута еще одна страничка. Циля поворачивается к маме: «Нина, вы не возражаете? Я буду просить освободившуюся площадь для Натана из Жмеринки. У него печень, а в Ленинграде единственные врачи! Вы не имеете против?» — «Не имею, — буркает мама. — Натан ваш первый муж?» — «А как вы догадались?» «У вас на лице такое счастье…»

Кувондыку повезло, повезет и Натану из Жмеринки. Только мы с отчимом остаемся ни при чем…

Как и всегда, Таня появилась неожиданно. Я возвращался из школы, она стояла около парадного. Я смотрел на ее бледное, без капельки румянца лицо, вглядывался в бездонно синие… нет — голубые глаза, я готов был упасть на колени и признаться в любви. Я вдруг понял: именно она, эта тоненькая, хрупкая девочка, очень похожая на свою сестру, и есть заповеданное мне счастье. Я еще помнил смутно возникшее где-то далеко-далеко — не то в душе, не то на небе (странно, правда?) чувство к Лене, но я уже понимал: то было предчувствие. А это — любовь… Таня все поняла: радостно вспыхнули глаза, взволнованно дрогнули губы.

— Сережа… Мне скоро пятнадцать, Джульетте было меньше. Я готова ответить тебе. На все. Всем, чем смогу. Ты… не безразличен мне. Цени: что еще может сказать… девочка, правда?

— Правда. Но…

Перебила:

— Молчи. Если суждено — совершится. Если нет… Вера Сергеевна погибла. В Екатеринбурге. Ее убил Званцев. Это она отправила Веретенниковых на тот свет.

Я догадывался об этом. Я догадывался, но то, что она сообщила сейчас… Именно сообщила, не рассказала, нет — это ошеломило, пригнуло, будто удар бревна обрушился на голову. Шутки кончились — в который уже раз я снова на пороге бездны.

— Что… Званцев?

— Арестован местным НКВД, вряд ли теперь выберется… Я думаю, он стоял на пороге тайны. Романовых, ты понял, да? Ну, вот, он вынужден был… Она — кокотка. Дрянь. Отец любил ее без ума, провально, так любят в пьесах Шекспира.

— Ты… читала… хоть одну?

— Все. Я знаю, о чем говорю, не сомневайся. Меня, маленькую дурочку, она не принимала всерьез. Я осталась как бы за кадром фотографии.

— Господи… Благодарю Тебя… — Мои губы едва шевелились, она заметила, прижалась.

— Нет, Сережа. Нет. Все хорошо. — Она смотрела на меня так, словно видела за моей спиной и стену дома, и прохожих, и мои мысли. — Да, Сережечка, да — я их вижу…

Она ведьма. Нет — ведунья. И это нет. Она… Она любит меня, вот в чем дело! Только любящая женщина может прочитать мысли любимого человека!

— Ты уже понял: дочитывай рукопись. Я дам тебе книгу Соколова. Я знаю: ты поймешь. Ты догадаешься, где могила… Нет: где зарыты Романовы. И тогда мы поедем в Екатеринбург. Ты и я…

Поздний вечер, тишина, теперь уже никогда дети Кувондыка не потревожат своими странными криками. И Циля поутихла — то ли кормит Моню тщательно сваренными пельменями, то ли ждет в томленье упованья своего Натана из Житомира. Или Жмеринки? Неважно.

Раскрываю рукопись (мамы нет и, судя по стрелкам на часах, до утра не будет. Господи… Такая яркая картина: очередной «папа» на пороге и мама со счастливой улыбкой произносит знакомую фразу: «Познакомься, Коля (Сеня-Толя-Вова). Это мой взрослый сын!» Мне кажется, я не вынесу. Я сделаю ножкой: шарк! Я сделаю ручкой: привет! Я растяну губы в глупой улыбке: проходите! Садитесь! Раздевайтесь! Подавать или обождать?). Ага. Он уже в Екатеринбурге…