Мертвые мухи зла

— Ты прав. Такое — оно с тобою на всю жизнь останется. Факт. Я, знаешь ли, придумал: а чего их стрелять, патроны нашей молодой республики тратить? Патрон — он копейку рабочую стоит. Мы им завяжем глаза, построим в цепочку. Каждый положит руку на плечо впереди идущему. И таким манером они все — по одному — и рухнут в ствол Межной… Это шахта так называется. Сажен пятьдесят она. Глубиной. Кто долетит живой — всмятку. А остальные… У их по пути сердца полопаются, а?

Стало страшно, по-настоящему.

И стало ясно-ясно: той, другой жизни Господь не даст. Не за что. Значит, терять эту… Э-э, теперь уже все равно.

— Поехали, — сказал, едва ворочая языком.

По дороге Старцев тарабанил без умолку. Рассказал о родных и близких, о городе своем — с гордостью: какой, мол, вырос здесь за короткое время партийный костяк. Еще о чем-то…

Ильюхин смотрел на него и делал вид, что умирает от интереса и внимания. А про себя думал: «Страшно тебе, мозгляк. Вот ты и хорохоришься, забыться в словах хочешь, утонуть как бы…»

Через час подъехали к развилке, Старцев остановил конвой, приказал:

— Всем ожидать здесь. — Повернулся к Ильюхину: — Ну… Во имя товарища Ленина, вперед.

Когда Елизавета Федоровна, ее крестовая сестра по Марфо-Мариинской обители Варвара Яковлева и все остальные построились в цепочку, Старцев снова подошел к Ильюхину.

— Вот что, матрос… Я тут посоветовался — с товарищами, они говорят, что, мол, баб, а их всего две, можно. Значит, столкнуть в ствол. А вот остальных — невместно. Говорят, мол, сколь они кровушки рабочей попили, а? И просто так их освободить, сделать им снисхождение легкой смертью — ну, никак! А?

Слушал и ловил себя на том, что стоит рядом со зверем в человеческом облике. И что? А ничего…

— Товарищ Ленин, опираясь на таких, как ты и твои боевые товарищи, выиграет мировую революцию. Ты здесь ответственный. Исполняй, что знаешь, сказал равнодушно.

И, вспомнив урок Закона Божьего в приходской, прошептал едва слышно: «А я, Господи, умываю руки, ибо не обагрены они кровью безвинных сих…»

Потом подумал: «Там ведь еще что-то было… Кажется, эти слова Понтий Пилат сказал… Да разве слова эти от крови праведной освободят? Понтий он и есть Понтий. И я следом — он же самый…»

— Ну? — спросил нарочито весело. — А с остальными ты чего надумал?

— Будем бить всмерть… — тихо сказал Старцев. — Пока не убьем… А уж тела мертвые — и сбросим.

Глаза у пленников были завязаны, они шли, словно слепые с картинки, спотыкаясь, кряхтя и тихо-тихо взывая к милосердию. Первой упала в ствол сестра императрицы, за нею Варвара, услышав их гаснущие крики, великий князь Сергей Михайлович сорвал повязку и бросился в драку. Его убили мгновенно — выстрелом в голову. Остальных избивали безжалостно — ногами, кольями, камнями. Когда всё утихло — окровавленные трупы сбросили в ствол.

И вдруг…

Из глубины, словно зов, неведомый и печальный, послышался голос, женский, и слова псалма: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его и да бежат от лица Его все ненавидящие Его…»

— Не пойдет, — по-деловому произнес Старцев и, обращаясь к одному из своих, приказал: — Дуй в Синячиху. Там у доктора Арона Гузеева возьми таз с серой, понял? У него есть, он мне лично показывал. Он этой дрянью мужиков лечит — от нежелания баб. Возьми — и пулей обратно.

Пока посланный добывал серу, разговорились. Старцев собрал своих в кружок и задал вопрос:

— Как победить мировой капитал?

И Ильюхин с удивлением услышал, как один паренек, невеселый, с веснушками, сказал грустно:

— Победить только силой, Старцев, никого нельзя. Вон, Суворов побеждал умением.

— И как это понять? — налился Старцев.

— А так и понять, что когда наши с тобой аэропланы будут лучше ихних считай, что мы победили!

— Вот дурак набитый… — с тоской произнес Старцев. — Какие аэропланы, жопа твоя немытая? На х… они нам сдались? Слушай сюда: мы их закидаем бомбами и порвем на куски. А ихние шмотки поделим между собой, понял? Это и есть Мировая революция, дошло? А ты как думаешь, матрос?

Ильюхин пожал плечами:

— Вон твой посланный, с тазом…

И в самом деле: нелепо, словно женский зад, обнимал парень огромный медный таз. Подскакал, передал Старцеву, сказал, отдышавшись:

— Прямо в тазе — разжигай. А как завоняет вусмерть — тогда ширяй!

— Ладно…

Через десять минут вся команда отошла на дорогу — дышать было нечем. Прикрывая лицо полой пальто, Старцев подбежал к шахте и швырнул таз с горящей серой в ствол. Пение смолкло через несколько секунд. Старцев победно посмотрел на Ильюхина:

— Вот, значит… Пусть понюхают. Им там теперь как бы ад кромешный, ага?

«Что нам с тобою в конце концов и назначит Господь…» — подумал с тоской, а вслух спросил:

— Бензин для моего коня найдется?

— Бочка целая, у председателя…

Вернулись в городок, Ильюхин вдруг увидел, что нищ он и наг, этот притон революционеров, и кроме роскошного собора да дворца управляющего заводами и нет здесь ничего. Утлые черные домики, серость и слякоть, вот и всё. И люди задавлены нищетой и безумием…