Мертвые не плачут

И висело, как и положено, молчание, чтоб каким-нибудь неуместным словом не нарушить волшебство и торжество сказанного…

Пастуху слышать все это было тошно. Он легко чуял в мужиках фальшь, а тут она прямо рекой лилась – сладкой и густой, как патока.

Все это было, считал Пастух, скверным, излишне сладким и пафосным фарсом, который почему-то был нужен этому мужику. Да он наверняка – красавец, считал себя героем – этаким провинциальным жиголо из провинциального, но упоенного гордостью города, где мужики спокон веку знали себе цену. Высокой цена была – так они себя понимали…

Пришел бы такой к Пастуху в старую команду – убил бы.

Ну, уж точно – прогнал бы.

Но голос-то, голос…

В лицо бы взглянуть…

А пауза, которую обозначил герой-любовник, все еще висела, висела, затягиваясь безмерно – как и положено в дурной провинциальной драме…

И в этой паузе возник Мальчик, который тихонько встал со стула, отодвинул его ногой. Он стоял прямо на оптической оси бинокля, очень близко к Пастуху, и Пастух видел его жесткое лицо, сжатые губы и остановившиеся глаза.

Что-то екнуло то ли в груди, то ли в животе, Пастух даже не успел понять – что и почему… Мальчик поднял перед собой вытянутые руки, в которых был пистолет.

Откуда?.. Чей?.. Кто под прицелом?..

Пастух не успел додумать.

– Простите меня, Королева, – сказал Мальчик. – Вы мне очень нравитесь, и ваши гости мне нравятся, но иначе я не могу. Зло должно быть наказано… – Посмотрел в окно и сказал Пастуху: – Извини. Это ты убил его. Ты лично! Как и всех остальных. Как и моего отца. Я тебе все написал, прочти…

И выстрелил.

И настала пауза.

И Пастух увидел, как в мертвой тишине дернулось тело мужика или парня – прямо перед глазами Пастуха, ну, в полуметре разве, а потом стул, перед которым он стоял, почему-то опрокинулся назад, мелькнула голова, лицо, залитое красным…

И все исчезло из зоны видимости.

И звук падения.

И опять тишина…

То ли там, в гостиной, все онемели, то ли Пастух на секунду оглох.

Но не ослеп.

И видел, как Мальчик аккуратно положил пистолет на стол – рядом с чьей-то тарелкой и неторопливо пошел к выходу.

Как ничего не было.

И никто за ним не рванулся.

Но зачем, зачем Мальчик убил его?

И какого отца убил он, Пастух?..

Некогда было вспоминать!

Пастух вылетел из своего схрона, рванул по улице – к дому Королевы, на миг притормозил у ее калитки, осмотрелся. Не было никого вокруг. Ни души. Даже ненормально громкий в нагретом вечернем воздухе звук выстрела никто вроде бы не услыхал, не зажглись окна, не взлетели испуганно птицы, не повалили толпой любопытные жители, особенно – мелочня подростковая.

Как уснул поселок.

Хотя время-то даже не детское еще…

Или оно остановилось?

Казалось, что так.

А из дома Королевы вырвался длинный, на одной ноте, надрывный крик.

Пастух впрыгнул на крыльцо, в дверь, в комнату…

Сначала он не увидел никого, а потом увидел сразу всех. Все столпились между столом и окном, склонились над телом убитого гостя, что-то пытались там сделать, помочь что ли… Да кому там было помогать!.. Пастух видел выстрел. Слышал – тоже, но главное – видел.

То, что задумал, Мальчик сделал безукоризненно. Смерть наверняка была мгновенной.

Но две неувязки: она была откровенно и очевидно насильственной, и еще она была абсолютно лишней. Не акцептованной. И свидетелей тому – трое. Королева, ее мать, ее сестра. Пока трое. Пока. А будут еще врачи, менты, медэксперты, журналюги, соседи, которые рано или поздно добегут из своих гнезд до места убийства.

Будет еще Наставник, который не умеет прощать тех, кто ошибается.

А ошибся не Мальчик, которого, в принципе, в сюжете Пастуха быть не должно. Ошибся Пастух. Так это!

И Бог не простит Пастуха. По определению…

Девушка-сестра кричала истошно и на одной ноте. Она сидела на корточках перед трупом жениха, держала его руку в своих ладонях и кричала, кричала, а мать и Королева даже не пытались ее утешить. Просто стояли над ней и над трупом. И молчали. Даже не плакали.

Это состояние называется ступором, Пастух знал. Потому что не раз в своей жизни видел людей в таком состоянии…

Он, никем в этой смертной суматохе не замеченный, перешагнул через упавший стул, сел на корточки перед трупом парня рядом с кричащей и уже охрипшей от непрерывного крика сестрой Королевы, всмотрелся в лицо убитого…

Он много раз видел лица убитых друзей. Он многим из них закрывал глаза, которые просто не успели закрыться: смерть, являвшаяся сразу и вдруг, не блюла ритуалы. Люди уходили из жизни так, как она их подкараулила.

Пастух пальцами закрыл глаза убитому.

В какой раз?

В сотый? В двухсотый?..

Есть ли смысл – считать?..

Никакого!

Эта смерть – вне счета…

Он закрыл глаза собственному брату, которого не видел смертельно давно!..

Ключевое слово: смертельно.

Тогда, в тот проклятый день, брат, еще и не выросший в мужика, еще остававшийся юношей, пацаном по сути, кричал Пастуху: «Я тебя ненавижу, Пастух! Ты меня постоянно убиваешь! Ты не даешь мне жить так, как хочу я! Ты живешь за меня! Я убью тебя, убью, убью!..»

А вышло наоборот.