Мертвые скажут правду

— Ага, не нужен тебе, как же! — Тамарка вновь начала заводиться. — Думаешь, твой следак обратил бы на тебя внимание, если б не дар? Твои худосочные сиськи его пленили?

— А зачем ему мое ясновидение? — изумилась я.

— Ну как же, должна быть в женщине какая-то загадка. В тебе она есть. Ты вроде такая вся… потусторонняя. Не одна из многих. А я… как мне стать для него единственной? — жалобно закончила она, и я сразу простила ей оскорбление, нанесенное моей фигуре.

— Да плевать этому, как ты говоришь, следаку, на меня и мое ясновидение. — сказала я.

— А тебе он нравится?

— Даже не знаю. — задумалась я. — Может, нравится. А можешь, хочу доказать себе, что не вышла еще в тираж. Правда, сама не поняла пока.

— Рыба ты замороженная, Лизка. — укоризненно сказала Тамара. — Ты вообще любила когда-то? Свою жабу точно нет, тебе с ним просто удобно жить было. Он деньги давал, работать не заставлял, вообще особо не беспокоил. Ты даже не заметила, что он другую завел! С чего ты такая холодная-то?

— Я Тошу люблю. — сухо заметила я. Замечание Тамарки больно задело за живое, но я старалась сдерживаться.

— Да, сына любишь… И отпустила мальчишку черти-куда!

— А надо было задушить его своей любовью? — я с трудом сдерживала слезы. — Я протестовала, но он хотел ехать! Я не буду стоять на его пути.

— Понятно. — махнула рукой Тамара. — Но неужели никогда не было у тебя такого… чтобы в пропасть готова была за ним сигануть? Зная, что нет там дна, или не долетишь живой… Нет, не понять тебе меня.

— Да что с тобой. Тома? — мне стало не по себе. — Ты и в юности так не влюблялась.

— Последний шанс, наверное. — через силу усмехнулась она. — Ничего у меня в жизни больше нет, да и не будет, наверное. Ладно, проехали.

Она подлила мне еще чая и сказала:

— Ты, Лизка, не ставь на себе крест. Ты избранная, и любить тебя будут. Необычных любят.

— Пока что меня любят прямо до смерти, в буквальном смысле этого слова. — я все пыталась шутить. — А как действует на мужчин мой дар — сейчас прошу.

Я набрала номер Поливанова и, услышав его голос, выпалила:

— Виктор Сергеевич, скажите — я понравилась вам, потому что медиум?

Повисла пауза. Наконец, на том конце трубки ответили:

— Лизавета Петровна, вы пьяны? Вроде, еще не вечер, не стоило так рано начинать…

Услышав знакомое ехидство в голосе, я слегка успокоилась — похоже, Поливанов перестал обвинять меня во всех смертных грехах.

— Нет, пока трезвая. Но напьюсь обязательно. — пообещала я. — Я у Тамары, не желаете к нам присоединиться? А то третьего не хватает.

— Увы, не могу. — невозмутимо ответил следователь. — Занят я. Вашу подругу Веру Тихонову ищу.

Он отключился, а я повернулась к Тамарке и грустно заключила:

— Ни фига мне мой дар в любви не помогает.

Настроение разговаривать пропало окончательно, и я поехала домой. Всю дорогу я думала о разговоре с Тамарой. В самом деле, как же получилось так, что 20 лет своей жизни я провела словно в анабиозе? Внутри что-то саднило, словно после операции отходила заморозка, и я предчувствовала, что скоро боль станет нестерпимой. Надо побыстрее опять все забыть, надо перестать бередить зажившие раны, уговаривала я себя. Тогда не будет болеть. Нет, надо! Хватит прятаться от боли в непроницаемом коконе. Уже не помогает.

И я начала вспоминать. Вбиваясь в переполненный автобус, я словно заново увидела себя, двадцатилетнюю студентку, озорную и смешливую. Это потом я стала холодной и ироничной. Это потом мне стало скучно жить. А тогда…

Я влюбилась в Антона на первом курсе. Он был такой яркий, такой легкий на подъем — как ветер. И, как выяснилось, такой же непостоянный. Я моталась за ним на летное поле, прыгала с парашютом, очертя голову, бросалась с тарзанки, сплавлялась по быстрой речке на самодельных плотах. И мне казалось, что Я ему тоже нравлюсь. Я тогда нравилась многим — длинноногая худенькая девчонка с огромными, наивно распахнутыми глазами. Он ласково шутил со мной, кокетничал, мы даже ходили в кино… А потом он стал встречаться с другой. Она была на курс старше, на голову ниже и килограмм на десять полнее меня.

Занятия в универе стали для меня пыткой. Когда я видела его, отворачивалась, стараясь принять гордый вид. А он, словно не понимая мое состояние, по-прежнему ласково улыбался и шутил, и даже звал в очередной поход. А между лекциями я видела, как он ласково обнимает соперницу за талию, и чувствовала сильную боль, словно в сердце вогнали нож и теперь хладнокровно проворачивают в ране.

По ночам я представляла, как он провожает ту девушку до дома, как, может быть, заходит к ней выпить чаю… и остается на ночь. Я держала под подушкой томик Цветаевой и про себя шептала:

Вчера еще в глаза глядел

А нынче все косится в сторону.

Вчера еще до птиц сидел

Все жаворонки нынче — вороны!