Мешок с шариками

Помню, что сначала крутили новости. Их рассказывал низенький человек с большими усами по имени Лаваль[12]; он сидел за столом и глядел на нас недовольными выпученными глазами. Потом показывали танки в снегу, и я понял, что это немецкие танки, ждущие весны для того, чтобы начать наступление на Москву. Диктор говорил, что холода стоят крепкие, но солдаты не теряют бодрости духа, и нам показали двух солдат, которые похлопывали перед камерой белыми рукавицами.

Затем был сюжет о парижских модах. Манекенщицы крутились, показывая наряды, их губы казались чёрными, а причёски и деревянные каблуки их туфель – очень высокими. Их снимали на улицах и перед разными монументами: Эйфелевой башней, Триумфальной аркой и, наконец, перед церковью Сакре-Кёр – в нашем квартале! Затерянные в этом марсельском кинотеатре, мы на короткое мгновение вновь увидели его. Это вдруг напомнило мне о том, что я почти не думал о папе с мамой с момента нашего отъезда.

Уж они-то, конечно, должны были думать о нас, и как же мне хотелось в этот момент дать им знать, что всё шло хорошо, что завтра, нет, уже этой ночью мы доберёмся до места целыми и невредимыми. Сюжет о модах всё не кончался, и у меня закралась маленькая надежда, что режиссёр мог выбрать в качестве декорации улицу Клинянкур и поснимать манекенщиц напротив нашей парикмахерской. Но нет – в сороковых годах фотографы и знать не хотели о существовании рабочих кварталов, они жаждали созерцать только высокое и грандиозное: Версаль, фонтаны на площади Согласия, Нотр-Дам, Пантеон, и никогда не казали носу за пределы этих святилищ.

В нескончаемом антракте мы развлекались, загадывая друг другу слова из рекламных объявлений, висевших на занавесе. Я называл первую и последнюю букву, а Морис должен был угадать слово. Если он угадывал, очередь переходила к нему. Под конец брат разозлился, так как я выбрал одно из самых крошечных слов. Мы начали с того, что дали друг другу тумака, потом обменялись парой затрещин, а затем тремя ударами посерьёзней. Завязалась потасовка, но тяжёлая поступь билетерши в проходе между креслами тут же успокоила нас. Мы ещё некоторое время тихонько лягали друг друга под стульями, а потом начался фильм.

Мы посмотрели его три раза подряд – сеансы шли один за другим. С тех пор мне довелось посмотреть много фильмов, среди них были ужасные, прекрасные, нелепые и трогательные, но никогда больше меня не охватывало такое же восхищение, как в то утро. В досье, которое синефилы собрали на гитлеровское кино, следует добавить кое-что новое: нацистское кинопроизводство создало ленту, которая смогла совершенно очаровать двух юных евреев. Таковы сюрпризы пропаганды.

Было четыре часа дня, когда мы вышли из кино, всё ещё погружённые в сказку, но с гудящими головами. Свежий воздух быстро прогнал нашу мигрень. Мы отлично отдохнули, но есть хотелось страшно, и Морис, даже не спрашивая меня, направился прямиком в кондитерскую. На стеклянной этажерке оставалось несколько невиданных пирожных, которые не содержали яиц, масла, сахара и муки. Результат представлял собой тесто, одновременно липкое и неподатливое, с рыжеватым кремом посередине. Всё это увенчивалось изюминой или половинкой засахаренной вишни.

На четвёртом пирожном я сдался.

Морис, всё ещё жуя, поднял на меня глаза:

– Времени до поезда навалом, чем займёмся?

Думал я недолго.

– Можно было бы пойти ещё посмотреть на море…

Мы не решились углубиться в город: и речи быть не могло о том, чтобы сесть на трамвай, – их было всего ничего, да и те шли переполненные, люди пачками висели на подножках. Поэтому мы просто покрутились у собора, там, где начинается гавань, а порт со своими кранами, лебёдками, грузоподъёмниками и ремонтными машинами так напоминает какой-нибудь завод. Мы бродили вдоль решёток, огораживающих доки, словно два эмигранта, которые пытаются прокрасться на корабль.

Морис вытянул руку вперёд.

– Африка вон там.

Пристально смотрю в ту сторону, в некоторой надежде, что там вдалеке сейчас замаячат обезьяны, лев, негритянка с подносом на голове, там-тамы, танцоры в масках и набедренных повязках из рафии.

– А Ментона где?

Он показывает мне на какую-то точку слева.

– Это там, рядом с Италией.

Подумав немного, я добавляю:

– У тебя же есть их адрес?

– Есть, но мы в любом случае их найдём, вряд ли там так много парикмахерских.

– А если они нашли другую работу?

Морис задумывается в свою очередь, потом снова смотрит на меня.

– Почему ты вечно всё усложняешь?

От этих слов у меня просто дар речи пропадает.

– Это я всё усложняю?

– А кто же ещё?

Я хмыкаю.

– Это у меня, что ли, берет стырили?

Он делает невольный жест, чтобы убедиться, что берет никуда не делся и крепко сидит на положенном месте.

– Ну а я-то при чём, если эта тётка его спёрла? Если ты такой умный, пошёл бы и забрал его.

– Твой же берет, ты и должен был забрать, если бы не сдрейфил.

Мы переругиваемся целую минуту, прежде чем спокойно пойти дальше. Такого рода перепалки всегда шли нам на пользу – это был наш способ поддерживать братскую связь, и после них мы всегда чувствовали себя лучше.