Мешок с шариками

– Что происходит?

Тащу его за колонну и рассказываю о своём приключении.

Он тоже встревожен, и недаром.

– Я тут послушал, что люди говорят, – на вокзале куча проверок, в зале ожидания второго класса уже много кого задержали, досматривают всех подряд.

Молча смотрим друг на друга.

– Что будем делать?

Он теребит билеты на поезд в глубине своего кармана.

– Если сейчас уйти, билеты сгорят, они только на сегодня. Мне не особо охота оставаться в Марселе. Где тут ночевать? Можно, конечно, найти гостиницу, но там тоже должны проверять документы. Глянь-ка налево.

Я выхожу из задумчивости. В помещение только что вошел целый полк полицейских, которыми командует военный в фуражке с золотым галуном. Он как минимум капитан.

Морис чертыхается сквозь зубы.

Поезд пока не подали, платформа перед нами пуста; рельсы уходят в темноту, чтобы пересечься где-то там, в самой чёрной точке ночи.

Мне в голову приходит кое-что.

– Слушай, если пойти по путям, мы ведь точно дойдем до другого вокзала?

Морис качает головой.

– Нет, хочешь, чтобы нас в темноте поезд переехал? А потом на путях есть всякие люди, которые должны их чинить или стеречь, так нас ещё быстрее обнаружат.

В то время, как мы спорим, жандармы разбились на мелкие группы и спрашивают документы у людей, ждущих на перроне. Вижу, как они начинают заходить в зал ожидания. Это облава, и мы в самом эпицентре.

В этот момент по громкоговорителю объявили, что поезд пришёл. На мгновение воцарился хаос: поезда тогда ходили так редко и были так переполнены, что пассажиры завели моду брать штурмом те редкие сидячие места, которые остались незабронированными. Мы затесались в эту сутолоку и оказались у поезда одними из первых. Нам повезло: двери вагонов не были заперты и мы смогли залезть внутрь.

В проходе Морис сказал:

– Если будет проверка, лезем под сиденье, там искать не будут.

Я не был в этом так уж уверен, но проверки не последовало. С опозданием почти на полчаса поезд тронулся, и мы испытали огромное облегчение: это был заключительный этап.

Ехали мы долго, по настоящей узкоколейке, часто и непонятно зачем останавливаясь в какой-то деревенской глуши. Железнодорожники проходили вдоль наших вагонов, шурша щебёнкой, и в полудрёме я различал их голоса, их непривычный выговор, их ругательства.

Когда начало светать, мы были уже неподалёку от Канн; затем я, видимо, уснул. В какой-то момент Морис растолкал меня; в полусне перелезаю через спящих в проходе, и вот я уже сижу в купе; пальмы покачивают своими листьями у меня над головой – я вижу их впервые в жизни, если только не считать за пальмы те чахлые экземпляры, которые мы могли лицезреть в Люксембургском саду, куда мама привела нас в какое-то воскресенье.

Мы уже четыре месяца в Ментоне.

Говорят, что сейчас город сильно изменился: как и по всему Лазурному Берегу, там понастроили небоскрёбов, многоквартирных домов, новых пляжей, которые тянутся до самой итальянской границы и даже дальше. В те военные дни Ментона ещё была маленьким городком, обязанным своим процветанием заезжим англичанам и нескольким миллиардерам-туберкулезникам, решившим окончить свои дни на солнышке. В её дорогих отелях и в санатории разместился итальянский генштаб и горстка солдат[13]. Они проводили дни в блаженном безделье, летом купаясь в море, а зимой фланируя по улицам, саду Биов и по променаду перед зданием, где раньше было казино.

Я был неугомонным ребёнком, но город с первых минут окутал меня своим шармом, уже тогда казавшимся таким старомодным, со своими аркадами, итальянскими церквушками, обветшалыми лестницами и пирсом, с которого можно было увидеть Старый город и утопавшие в Средиземном море горы.

Сразу по приезде мы позволили себе довольно обильную по тем временам трапезу в ресторанчике у вокзала. Официантка взяла нас под крыло, и нам достались все лучшие куски с кухни.

Выйдя оттуда со слегка отяжелевшей головой, мы отправились прямиком на поиски братьев. Парикмахерская оказалась красиво оформленным заведением на углу широкой улицы, которая вела в музей. Первым её заметил Морис. Он пихает меня локтем.

– Смотри.

Витрина бликует, но я всё равно различаю происходящее внутри. Высокий тип, который подравнивает машинкой чей-то склонённый загривок, – это же Анри, наш старший брат. Он не сильно переменился, может быть, немного похудел, но этого почти не видно.

– Пошли внутрь.

Звонок над дверью тренькнул. Второй работник обернулся к нам, кассирша подняла голову, клиенты уставились на наше отражение в зеркалах – все глазеют на нас, кроме Анри. Мы торчим посредине салона. Кассирша приходит на помощь:

– Дети, присядьте…

Анри, наконец, удосуживается обернуться. Он так и застывает с машинкой в руке.

– О, – говорит он, – о, о, а вот и шпана!

Он наклоняется, чтобы расцеловать нас. От него всё так же приятно пахнет, точь-в-точь как раньше.

– Посидите тут, дайте мне пару минут.

Он быстро подравнивает баки клиента машинкой, в последний раз что-то убирает у него за ухом, проходится пуховкой по воротнику, молниеносно подносит зеркало и снимает с него полотенце.