Мешок с шариками

– Спасибо, Жерар, впустите их.

Произведя положенный по уставу полуоборот, Жерар тут же ретируется к двери, круша хлипкий пол своими армейскими ботинками.

Наверное, вид у нас был очумевший, так как директор сделал нам знак подойти и сесть.

– Не пугайтесь, – сказал он, – Жерар отличный парень, но его папа служил армейским старшиной и воспитал сына в специфической атмосфере.

Это был человек с очень тёмными волосами, с залысинами на лбу и с неопределённым выражением в глазах; у меня возникло ощущение, что он знал обо мне всё ещё до того, как я успел ему что-либо сказать.

Меня восхищала его манера держаться: даже в этой плохо освещённой комнатке, в окружении металлических шкафов для документов, старых стульев, папок и целой кучи какого-то покрытого пылью старья он перемещался так же легко, будто бы стоял на сцене парижской Оперы, откуда вынесли весь реквизит.

– Ваш папа звонил мне, и я согласился принять вас, несмотря на то, что вы ещё не достигли нужного возраста; но вы оба выглядите старше своих лет. Думаю, что здесь вам будет хорошо и… безопасно.

Он не стал углубляться в этот вопрос, но всё было и так ясно.

– Итак, вы теперь часть «Новой жатвы», и я объясню вам, как организована жизнь в лагере. Есть множество вариантов: вы можете остаться здесь и участвовать в нашей внутренней жизни, то есть помогать в столовой или с уборкой территории. Разумеется, после дежурства вы можете идти играть. Но есть и другая возможность – ходить на работу в другое место и возвращаться в лагерь к назначенному часу. В этом случае в лагере вы будете только ночевать и питаться в обмен на оплату, которую мы за это попросим и которая будет составлять примерно три четверти вашего заработка.

– Прошу прощения, – говорит Морис, – а что это за работа?

– Я как раз собирался об этом рассказать: вы можете либо помогать местным овощеводам, либо же отправиться в Валлорис, где мы организовали гончарную мастерскую. Мы продаём свою продукцию и на эти средства содержим лагерь. Выбирайте, что вам больше по душе.

Я глянул на Мориса.

– Я был бы не прочь попробовать работу в мастерской.

Директор посмотрел на моего брата.

– А вы?

– Я тоже.

Сюбинаги рассмеялся, услышав тон, каким это было сказано.

– Похвально, что вы готовы принести себя в жертву. Похоже, вы двое не очень-то любите расставаться.

Каждый из нас скорей позволил бы отрубить себе руку, чем согласился ответить на подобный вопрос, и директор это понял.

– Тогда мы договорились насчёт Валлориса. Переночуете сегодня в лагере и завтра утром пойдёте туда. Желаю удачи.

Он пожал нам руки, и мы вышли ободрённые. Снаружи нас ждал Жерар. Он снова стукнул каблуками, отдал честь и велел нам следовать за ним.

Мы прошли через лагерь. Везде царила чистота, а на длинных деревянных столах, поддерживаемых козлами, уже стояли тарелки; в воздухе пахло песком, соснами и жавелем.

В палатке цвета хаки Жерар показал нам две кровати, в ногах у которых лежали два аккуратно сложенных одеяла и две простыни, сшитых между собой, которые называли «спальником».

– Суп в шесть, – сказал Жерар, – спуск флага в семь, душ в восемь тридцать, отход ко сну в девять, свет гасится в девять пятнадцать.

Щёлкнув каблуками и отдав честь, он вышел механическим шагом.

Из-под кровати раздался голос:

– Не обращайте внимания, он немного того, но очень даже славный.

Высунулась голова: волосы торчком, глаза как кофейные зёрна, нос картошкой – я только что познакомился с Анжем Тести.

Пока я заправлял постель, он сообщил мне, что в этот самый момент должен был бы чистить картошку на кухне, но смылся оттуда, наплетя, что его прихватил понос и что ему надо немного перекурить перед ужином. Этот же самый предлог позволит ему завтра явиться в лазарет, где, как он надеялся, его освободят от работ на несколько дней.

Расправляя одеяло, я спросил у него:

– Тут нормально?

– Да, – сказал Анж, – идеальное место, здесь полно евреев.

Я вздрогнул, но он сказал это так простодушно, валяясь на своём матраце. Впрочем, как бы я ни напрягал память, я почти не помню, чтобы Анж много находился в вертикальном положении, – у него явно была склонность к тому, чтобы ложиться в любое время дня и ночи, как только подворачивалась такая возможность.

– Ты не еврей?

– Нет, а ты?

Он усмехнулся.

– Неа, я крещён, причащён, миропомазан, хожу в воскресную школу, а ещё пою в церковном хоре.

– И как ты тут оказался?

Он положил руки под голову и обвёл палатку глазами с безмятежным видом будды.

– Я, понимаешь ли, на каникулах.

Он протянул мне сигарету, от которой я отказался.

– Да правда, у меня каникулы. Сейчас всё тебе расскажу, но, если ты не против, вернусь-ка я под кровать. А то заведующему кухней может слегка не понравиться, что я тут прохлаждаюсь.

Он улёгся на полу, а я уселся на кровать и принялся его слушать.