Мешок с шариками

Фердинан разговаривает с водителем и, пока мы стоим на светофоре, оборачивается к нам.

– Мы с вами сойдём через три улицы. Я заскочу к знакомому на улице Де Рюси, это ненадолго, подождёте меня несколько минут. Потом я покажу, где тут автовокзал, чтобы вы не пропустили автобус, и вы свободны.

– Ладно.

Грузовичок останавливается, и мы ступаем на тротуар Ниццы.

– Пойдёмте.

Мне тяжело поспевать за Фердинаном, он настолько же высокий, насколько и тощий – и кадык, и нос у него выпирают совершенно одинаково.

– Ну вот, это тут. Две минуты, и я вернусь.

И он исчез за калиткой. Я и забыл, насколько эти улицы бывают раскалены. Дома отделяют нас от моря, и этой небольшой преграды достаточно, чтобы сюда не доносилось ни малейшего дуновения ветра. На улицах никого. Чуть дальше на перекрёстке я вижу целый букет табличек. Как будто бы прямо посреди тротуара вдруг выросло развесистое дерево с жёлтыми листьями-стрелами, на которых что-то написано готическим шрифтом. Я припоминаю, что видел такие же указатели в Париже перед отъездом.

– Чего он там копается? – бормочет Морис.

Я думаю о том, что без часов сложно понять, много или мало времени мы ждём.

– Может, две минуты ещё не прошли?

Морис подскакивает.

– Да ты спятил, его нет уже минут десять, если не больше!

Этот довод выводит меня из себя.

– И откуда ты знаешь, что прошло ровно десять минут, можно узнать?

Тогда Морис напускает на себя вид человека, которому виднее, – это всегда бесило меня.

– Ниоткуда, просто чувствую. Если ты не в состоянии понять, десять минут прошло или сорок пять, тебе остаётся только пойти и утопиться в море.

Я пожимаю плечами.

– А я тебе говорю, что могло пройти всего две минуты.

– Ты кретин, – цедит Морис.

Ничего не отвечаю на это оскорбление – на улице слишком жарко, чтобы ругаться. Сажусь прямо на землю, в тени, которую отбрасывает стена. Морис топчется на месте, проходит мимо меня раз, второй, третий и вдруг решается:

– Пойду посмотрю, что там, автовокзал мы и сами найдём, не рассиживаться же тут весь день.

Он толкнул дверь и вошёл.

Брат прав, конечно – время идёт, а мы преглупо тратим его на этой улице, где нечем дышать. Может, я уже так привык к свежему воздуху, что не могу больше выносить жара, который, кажется, испускает не солнце, а сами стены.

Теперь Морис куда-то запропастился – это уже слишком! Если бы только я мог занять себя какой-нибудь игрой, но у меня с собой ничего нет. Карманы пусты, и на тротуаре ни камешка – они могли бы заменить мне костяшки.

Дохожу до конца улицы и возвращаюсь, считая шаги. Тридцать пять шагов туда, тридцать шесть обратно. Забавно! Я шагаю шире, когда иду вперёд, чем когда возвращаюсь назад. Или же дорога растягивается, плавясь от жары. Или же я просто обсчитался. В любом случае я помираю от скуки.

Да что они там застряли, твари такие! Только что я был так доволен, и вот, полюбуйтесь – сначала меня чуть не вывернуло в машине, а теперь я торчу перед дверью, как идиот, в то время как… Всё, я иду туда. Если я самый маленький, это не значит, что они будут вытворять со мной, что захотят.

Во дворе приятно, одну из стен увивает плющ, а в глубине виднеется проход в форме тоннеля. Рядом с небольшой кучей песка валяются детские игрушки. Консьержки нет, только лестница в глубине двора. Иду прямо к ней и ставлю ногу на первую ступеньку.

В этот момент на меня налетает стена, и я упираюсь в неё ладонями – пришлось выставить их вперёд, чтобы не разбить себе голову. Резкая боль в спине, оборачиваюсь: сзади стоит человек, он толкнул меня стволом своего пулемёта. Серо-зелёный цвет его формы поглощает весь свет в коридоре. Может, он сейчас убьёт меня? Чёрный кружок ствола всего в нескольких сантиметрах от моего носа. Где Морис?

Он наклоняется ко мне, и я чувствую запах сигарет. Солдат сжимает мне руку пониже плеча, и на глаза наворачиваются слёзы – он сжимает сильно, очень сильно.

– Жид, – говорит он, – жид.

Со всего размаху он швыряет меня к боковой двери, которая сотрясается от удара. Он бросается ко мне, и я поднимаю локоть, чтобы закрыть лицо, но он не бьёт меня, а поворачивает дверную щеколду. Ещё не успеваю приземлиться на пол комнаты, как он уже захлопывает за мной дверь.

В комнате сидят Морис, Фердинан и две женщины, одна из которых плачет. На лбу у неё запеклась кровь.

Сажусь на полу, в ушах ещё звенит. Я ничего не успел сообразить, мне это снится, я ведь только что был на улице, задыхался от жары, было лето, и я был на свободе, а потом возник этот двор, на меня кто-то набросился, и вот я тут.

– Что тут происходит?

Я с трудом выговариваю слова. Мне страшно, что мой голос сейчас начнет дрожать, станет смехотворно-цыплячьим.

Глаза у Фердинана вытаращены больше, чем обычно, в них стоят слёзы, а мой брат не похож сам на себя. Может быть, мы больше никогда не будем выглядеть, как раньше?

– Это я виноват, – еле слышно шепчет Фердинан, – мы попали в ловушку. Тут была ячейка Сопротивления, которая делала документы и снабжала людей контактами, чтобы можно было перебраться в Испанию.

Морис смотрит на него.

– А ты-то зачем пришёл сюда, тебе надо было в Испанию?