Месяц туманов (антология современной китайской прозы)

Он сунул руку в костёр и вытащил оттуда что-то чёрное. Перекидывая это из руки в руку и громко втягивая воздух, Муду подбежал к стене, встал на носки и протянул вверх. Хэй увидела, что это была картофелина размером с кулак. Хэй сказала:

— Я не буду, ещё не умывалась, — и спустилась на одну ступеньку.

Но увидев, что Муду сменил руку и продолжает тянуться к ней, да так, что оголился его загорелый живот, Хэй снова поднялась. Она взяла картошку, обжигающую, как кусок угля, и, разломив, откусила от одной из пышущих жаром белоснежных половин.

Муду спросил:

— Ну как, рассыпчатая? — и, довольно улыбнувшись, рассмеялся.

Хэй уже спустилась с лестницы, голова её промокла от дождя, с неё ручьём текла вода.

II

К зиме Муду сломал два коромысла, кожа на плечах огрубела, вечно стиснутые пальцы тоже привыкли и перестали болеть. Дома же мало что изменилось. На соль и масло денег хватало, они с отцом выправили новые ватники, жили не то чтобы зажиточно, но и не в крайней нужде.

Шестого числа одиннадцатого месяца по лунному календарю солнце на небе было ярко-красным. Отец с сыном сделали новое, ещё более длинное коромысло, обожгли его на огне, отполировали куском черепицы, смазали несколько раз маслом до зеркального блеска. В полдень посередине двора они поставили алтарь с благовониями, положили на него коромысло с красными ленточками на обоих концах. Муду встал на колени и начал отбивать в пыли поклоны во славу духа коромысла. Муду помнил, что это коромысло дало ему деньги на мелкие расходы, но он больше не хотел носить ситник. Пока стоят холода, Муду собрался отправиться далеко в горы таскать уголь.

После церемонии отец повязал на коромысло мешочек с сухими припасами, сыну сзади на пояс — шесть пар соломенных сандалий и проводил Муду в путь. Муду вышел на улицу, затем повернулся и снова приблизился к воротам. Перешагнув порог, он вновь повернулся, простучал зубами тридцать шесть раз, затем большим пальцем правой руки нарисовал на земле четыре продольные, а потом пять поперечных линий. Закончив с этим, Муду забормотал:

— Четыре продольных и пять поперечных,
Я сегодня отправляюсь в путь.
Пусть князь Юй[4]

охраняет тропу,А солдаты Чию[5] держатся от меня подальше,
Да не тронут меня грабители и разбойники,
И не навредят тигры и волки.
Я вернусь в родные края,
Преградивший мне путь пусть умрёт.
Да распорядится всем сокровенная дева девятого неба.

Произнеся заклинание, он, не оглядываясь, большими шагами зашагал прочь. Когда сын отошёл достат очно далеко, отец взял ком земли бросил его на начерченные линии. Прислонясь к двери, он лил горячие слёзы, и тут услышал, как за стеной у соседей раздались громкие взрывы хлопушек.

Семья Хэй готовилась к переезду.

В двенадцатом месяце счетовод вновь вошёл в долю, на этот раз с фабрикой по выращиванию грибов в волостном посёлке. Одним небесам известно, сколько денег было вложено в эту фабрику, сколько грибной рассады закуплено, сколько теплиц построено. Грибы взошли, и доходы стали расти, деньги потекли рекой. Тогда счетовод продал старый дом и отстроил себе в посёлке новую усадьбу из кирпича, роскошную, как храм бога войны. Растущее богатство этой семьи весьма удивляло односельчан. Хэй тоже пришла в смятение. Многие пришли помочь им с переездом. Хэй положила на телегу каменный подголовник, принесённый ещё из отцовского дома, но её муженёк отложил его в сторону.

— Это же мой подголовник, — возразила она.

— Ты же в посёлок переезжаешь, бросай своё дикарство!

— Я с детства к нему привыкла, без него у меня голова болит.

Муженёк выругался:

— Подлая натура, — и вновь убрал подголовник.

Хэй на секунду замерла, окружающие смотрели на неё. Но она не стала перечить мужу и не заплакала, просто обняла напоследок свой замасленный подголовник и подошла к отцу Муду:

— Дядюшка, мы уезжаем, этот подголовник я оставляю вам. Он упал с неба, на нём всю жизнь спал мой дед, затем отец. Выдавая меня замуж, мать отдала его мне. Он хорошо холодит и глаза лечит.

С тех пор Хэй стала жить в посёлке, расположенном рядом с деревней, и забот у неё прибавилось. Готовка на всю семью — старых и молодых — была на ней; курами, свиньями, собаками, кошками тоже занималась она, огород — опять же её обязанность. Родители мужа стали ещё более придирчивыми, сурово требуя, чтобы ни дома, ни во дворе не было ни пылинки, ни травинки. На сон у неё оставалось совсем мало времени. Муженёк её вечно ворчал, что она-де много ест, что хватит толстеть. А стоило ей похудеть и потемнеть лицом, как он начал браниться, что кожа у неё, как у чёрного соевого боба.