Месма

Прохор Михайлович не мог вымолвить ни слова. Да, Августа всегда умела вогнать его в состояние шока! Вот и сейчас он только судорожно и беззвучно открывал рот, словно рыба, выброшенная волной на берег. Августа смотрела на него сурово и осуждающе, словно испытывала гнев от его непробиваемой бестолковости.

— Нет… ты погоди, погоди, Августа! — пробормотал Прохор Михайлович, обретя наконец дар речи. — Что ты такое говоришь… Да ты с ума сошла, что ли?

— Хватит, Прохор. Утомил ты меня своей дуростью, — сказала Августа устало. — Я ведь, кажется, предельно ясно выражаюсь и на русском языке… А ты как будто спишь всё время, ничего не соображаешь!

— Но как же так? Почему — умирать… Ты тяжело больна, что ли? Ну так мы тебя врачам покажем.

— Хватит вздор молоть! — Августа хлопнула ладонью по столу, и фотограф невольно вздрогнул. Как она сейчас была похожа на прежнюю Августу, молодую, прекрасную, полную сил и энергии, на ту самую Августу, которая всегда обращалась с ним, как со своим личным рабом! — Только что говорили, что мне носа высунуть нельзя из твоей конуры, какие, к черту, врачи?! Да и если можно было бы — не сделали бы они ничего… Не врачебное это дело — ясно?

Прохору Михайловичу ничего не было ясно, но он предпочёл лучше промолчать. Следовало подождать, о чём ему будет говорить сама Августа.

— Мне тебе надо сказать нечто очень важное, Прохор! — сурово произнесла она. — Очень важное! И для меня, и для тебя… так что давай включай мозги и слушай внимательно. Очень внимательно, Прохор! И запоминай…

— Ну… слушаю, — отозвался Прохор Михайлович упавшим голосом.

— В общем так, Прохор… — начала Августа, устремив пристальный взгляд куда-то сквозь него. — Я умру у тебя здесь… И довольно скоро. Думаю, через месяц примерно, если не раньше…

У Прохора Михайловича глаза на лоб так и полезли. Он нервно дёрнулся и попытался возразить:

— Что? Но, Августа…

— Молчи и слушай, — сказала она, глядя на него исподлобья. Взгляд ее был таким страшным, что Прохор Михайлович и впрямь тотчас умолк, будто лишился языка в одно мгновение.

— Ты слушай… — сказала Августа значительно мягче. — Ибо если что не так сделаешь, кара твоя будет страшной, Прохор… Прощения больше не будет. Так вот: я скоро умру… здесь, в твоей фотомастерской, в этих вот комнатах. Тебе надо будет меня похоронить… Отпевать меня не надо, в церковь мне и при жизни ходу не было, а по смерти и подавно. Понял?

Прохор Михайлович только кивнул.

— Позовёшь только бабок там знающих, чтобы прибрали меня, — продолжала Августа. — Сам ведь не разумеешь, что и как… А тебе надо будет меня сфотографировать. Сделаешь фотоснимок, как я лежу в гробу… это ясно?

— Да… — еле выдавил из себя Прохор Михайлович.

— Снимешь меня крупным планом, чтобы лицо хорошо было видно! — продолжала Августа тихим и зловещим голосом. — Чтобы легко узнать меня можно было! Сделаешь снимок… ну, как ты умеешь, это тебе объяснять не надо. А потом свезешь меня на кладбище и похоронишь. Вот под этим именем, как там ее полностью… — Августа извлекла из своей одежды справку об освобождении, — забыла уже тетку-то эту, мною загубленную… а, вот — Кривошеевой Марии Фёдоровны… под этим именем и похоронишь!

А фотоснимок меня-покойницы уберёшь подальше и пуще глаза беречь станешь! Понял?

Прохор снова кивнул. Ему становилось всё хуже и хуже, как будто на него медленно и неотвратимо съезжала бетонная плита, а ему некуда было из-под нее деваться. Августа замолчала, буквально прожигая его своим жутким пронизывающим взглядом.

— И что дальше?.. — мрачно спросил Прохор Михайлович, пытаясь подавить приступ подступающей дурноты.

— А дальше совсем просто, — заметила Августа чуть ли не ласково. — Живёшь себе спокойно, как и раньше жил до моего приезда… Занимаешься своим делом. Ты ведь любишь своё дело, правда, Прохор? Знаю, любишь… Клиентов у тебя будет много, это я тебе обещаю…

При этих словах ее Прохор Михайлович поднял на Августу тяжелый и подозрительный взгляд. Однако ни о чём не спросил и снова опустил глаза.

— Вот среди своих-то клиентов и приглядишь одну… — продолжала наставлять его Августа. — Девушку приглядишь молоденькую… чтоб не старше семнадцати лет была! Девушка должна быть крепкой и красивой… ну, чтобы тебе самому понравилась! И самое главное — чтобы проклятие на ней было! Ясно?

— Вот этого не понял, — хмуро заметил Прохор Михайлович. — Откуда мне знать, что на ней проклятие? Я фотограф, а не священник… Ко мне люди ходят фотографироваться, а не исповедываться. Да и откуда может быть проклятие на 17-летней девушке? В такие годы человек еще не успевает совершить ничего такого, чтобы заслужить проклятие…

— Опять лезешь в то, чего не разумеешь! — с презрением заметила Августа. — Конечно, юная девушка вряд ли заработает на свою голову проклятие. Но проклятие передается по наследству, Прохор…И если кто-то проклял ее бабку, прабабку, а лучше всего — мать, то этого вполне достаточно.

Прохор Михайлович недовольно сопел носом, выслушивая ее наставления. Все эти непонятные и зловещие наказы нравились ему всё меньше и меньше.