Месма

— Я понимаю, всё это выглядит ужасно глупо, но я бы сказал так: тебя надо избавить от демонического влияния. Самсониха называла это одним словом, но вот я не могу его вспомнить… совершенно вылетело из головы.

— И это говорит современный студент столичного вуза, комсомолец, — едко усмехнулась Галя, пристально разглядывая его хмурое и сосредоточенное лицо — Ужас! И с каких это пор ты начал верить в демонов?

— Галь… я уже и сам не знаю — во что верить, а во что не верить…

- Ладно, — вздохнула Галя, — вот тебе бумажки твоего фотографа. Читай. Я даже мешать тебе не стану.

- Что ты такое говоришь! — воскликнул Влад. — Ты не можешь мне мешать…в принципе!

- И всё-таки. Я уеду в город, у меня там дела. А ты читай. Кто знает, может быть, и вычитаешь что-нибудь разумное и полезное…

Она резко швырнула свернутые бумаги перед ним на стол и быстро пошла к выходу. Ошеломлённый Влад несколько минут сидел за столом, тупо уставившись на записи, а затем сорвался с места и бросился в прихожую.

— Галя! Галя… — закричал он в распахнутую дверь.

Ответом ему был шум мотора, и он увидел машину Гали, отъезжающую от ворот. Влад застыл на пороге, беспомощно опустив руки. И ему ничего не оставалось иного, как вернуться в дом…

Город Краснооктябрьск, 1959 год, октябрь.

Все последующие дни Прохор Михайлович жил как на иголках. Августа обитала в его комнатушке, и вскоре он заметил, что она действительно начала угасать прямо на глазах. Она никуда не выходила, почти ничего не ела, всё больше проводила время, неподвижно и молча сидя на кровати и глядя в одну точку. Где витала в такие минуты и часы ее грешная душа, Прохор Михайлович мог только догадываться. Однако каждый день наблюдать, как медленно, но неотвратимо жизненные силы покидают некогда прекрасное и упругое тело его обожаемой женщины, у него не хватало ни сил, ни воли.

— Августа, милая… — горячо говорил Прохор Михайлович, присаживаясь возле ее ног и поглаживая ее по бедру вздрагивающей рукой. — Не могу я видеть, как ты страдаешь… Господи, ну что с тобой происходит? Как мне тебе помочь, как облегчить твои мучения? Может, тебе фруктов каких, витаминов надо? ты только скажи, я хоть из-под земли всё достану…

— Экий ты дурачок, Прохор… — отвечала Августа слабеющим голосом. — Я ведь говорила тебе, ЧТО мне надо… но ведь ты за меня не пойдешь на улицу, убивать за меня не станешь? Для этого нужны хватка особая, злость нужна, ну и сила, конечно…

А у тебя ничего этого нет. Да и не нужно мне это теперь — человечину-то жрать! Просто муки свои продлю… Уж лучше бы поскорее. А ты хороший, ты добрый, Прохор…знаешь, вот я никогда ни в чём не каялась, смеялась над теми, кто раскаивался в делах своих, а теперь вот гляжу на тебя и — каюсь! Каюсь в том, что тебя погубила… Это пройдёт, Прохор, это слабость моя бабья так проявляется… Но тяжко вот глядеть на тебя! Никогда такого со мной не было… Сама на себя дивлюсь — ишь, сопли-то распустила…

И тем не менее, Прохор старался в меру своих сил сделать ей приятное — купить что-нибудь вкусненькое, свежего мясца раздобыть… Покупал пирожки с мясом в ближайшей домовой кухне, но Августа всё равно ела очень мало. Когда приходили клиенты, Прохор Михайлович закрывал дверь в ее комнату, и Августа сидела там так тихо, что и подумать было нельзя, будто бы в комнате кто-то есть. А когда уходил последний посетитель, Прохор приходил к ней, садился рядом и старался говорить с нею о чем-нибудь хорошем.

С каждым днем Августа говорила всё меньше и меньше, а если поднималась с постели по надобности, то делала это с большим трудом. Прохор поставил под кровать ей ночной горшок, помогал ей ходить по нужде и сам выносил за нею отходы угасающей жизнедеятельности. Сам же он смотрел на свою бесценную Августу с горьким изумлением: он и представить себе не мог, как быстро крепкий еще и сильный человек превращался в некое подобие манекена, в котором чуть теплилась искра жизни.

Конец наступил ненастной, промозглой и непроглядной октябрьской ночью.

Еще с вечера Августа легла на спину и больше не шевелилась. Ближе к полуночи у нее пропал голос, и она общалась с Прохором только глазами. Каким-то внутренним чувством Прохор Михайлович вдруг осознал, что до утра она не доживёт. Он сидел возле ее кровати и смотрел на умирающую безумными от горя глазами, мысленно проклиная себя за свою беспомощность.

Вдруг Августа сделала ему знак глазами, чтобы он приблизился. Прохор наклонился к ней.

— Всё помнишь, что я тебе говорила?.. — горячим шепотом спросила она.

— Всё помню, — кивнул Прохор.

— Смотри у меня… всё сделай как надо! — неожиданно твёрдо и даже с угрозой сказала Августа.

— Сделаю… — прошептал он машинально.

— А не сделаешь… так я приду и заставлю тебя… понял?

— Понял, Августа… понял! всё сделаю…

Августа приумолкла, будто собираясь с силами. Прохор с ужасом смотрел, как судорожно вздымается ее усохшая грудь, с болью в душе слушал ее тяжкое, хриплое, прерывистое дыхание.

— Ступай, Прохор… иди поспи, — чуть слышно произнесла она. — Одна я должна быть…

Прохор Михайлович повернулся и, тяжело ступая, вышел из комнаты.