Месма

Она украла меня у мамы, когда мама стояла в хлебной очереди. Потом тетя Августа привела меня к себе в подвал. Там она взяла большой такой нож и убила меня…

Я даже не поняла — зачем, я ведь ей ничего не сделала. Она сама ко мне подошла, позвала к себе, обещала длинный такой леденец дать… Я и пошла! А оказалось, что тетя Августа съесть меня хотела! Мне мама говорила, что с незнакомыми ходить нельзя и говорить тоже нельзя, но я не послушалась — тетя Августа была такая добрая и красивая очень. Я и не думала, что она собирается меня убить. А потом тетя Августа и еще другая тетя из моего мяса котлет понаделали. Сами кушали, и тебя тетя Августа угостила! Ну, вспомнил теперь, дедушка? — девочка посмотрела на умирающего невинными голубыми глазами, будто напоминала ему о весёлой загородной поездке. — Тетя Августа тогда вот за этим самым столом сидела перед тобой и рассказывала, из чего сделаны котлеты, которые ты кушал. Ты не поверил, и тогда она тебе мою отрезанную голову показала, ведь она ее с собой принесла! Ты так испугался тогда — просто ужас… Ну как, помнишь?

— Господи… — словно в полузабытье прошептал Прохор Михайлович.

Конечно, ЭТО он помнил. Неужто такое забудешь… И сейчас он отчётливо вспомнил, как Августа, сидя за столом, демонстрировала ему вынутую из мешка отрубленную голову девочки, которую он поначалу принял за крупную свёклу, и как Августа, усмехаясь, сказала ему тогда: «Ее звали Поля…»

И вот перед ним сейчас сидела как раз та самая убиенная кровожадной людоедкой девочка…

— Да… — тихо и сдавленно признёс Прохор Михайлович. — Теперь я помню…

— Ну вот видишь! — девочка радостно улыбнулась ему, будто они играли в забавную и захватывающую игру. — А говорил, что не знаешь меня… А вот и знаешь, дедушка! это тетя Августа нас с тобой познакомила.

— Познакомила?! — Прохор Михайлович невольно содрогнулся от такого слова, произнесённого ребёнком применительно к тогдашнему кошмарному событию. — Познакомила…мНо ведь тетя Августа так жестоко убила тебя! А потом глумилась над твоим тельцем… готовила из тебя… пищу. А ты говоришь о ней… так безобидно … сочувственно даже! тётей ее называешь… разве ты не должна ее ненавидеть?

— А ненависти и злобы у нас нет, — просто сказала девочка.

— А где это — «у нас»? — спросил Прохор Михайлович.

— Ну… там, откуда я пришла…

Прохор Михайлович только судорожно сглотнул. Говорить ему становилось всё труднее.

— Ну как же… Полечка! ведь она тебя убила и… съела!

Девочка грустно наклонила белокурую головку.

— Так изначально было мне назначено — умереть очень рано и не своей смертью, — тихо сказала она. — Я этот путь сама себе выбирала… Что ж мне теперь тётю Августу ненавидеть, если она исполнила то, что было мне предопределено? вот только очень больно было… знаешь, дедушка, так больно! Особенно, когда тетя Августа голову мне ножом отрезала… я всё чувствовала, потому что не совсем еще мёртвая была… Так больно! Но она причиняла мне такую боль не нарочно, просто торопилась очень.

— Полечка, миленькая! Что ж такое ты говоришь? Ты вроде как…оправдываешь ее?

— Ну… не совсем, конечно… — ответила Поля. — Я ей не судья. А ненавидеть я не умею… скорее, сопереживаю ей. Ей так трудно… она вечность целую страдать будет. Вот только маму мою жалко…

— А что случилось с твоей мамой? — спросил Прохор Михайлович.

— Ну… — девочка помрачнела, и Прохор пожалел, что задал ей такой вопрос, но уже было поздно. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь… — после того, как тётя Августа похитила меня и убила, мама долго меня разыскивала… с ног сбилась, не нашла. Потом она сутками сидела дома, ничего не ела, не пила, на работу перестала ходить. К ней соседки приходили, утешали и так, и этак, а она будто и не слышала ничего. Один раз к ней с фабрики приходили с милицией!

«Ты чего, — говорят, — на фабрику не ходишь? Работу задвинула напрочь, охренела совсем: про военное положение слыхала, поди? Под суд хочешь, что ли? За саботаж знаешь, что положено?»

А мама как будто их и не слышит. Тётя Катя, соседка пожилая, им и говорит: "Бога побойтесь, у нее дочку украли! Не в себе совсем наша Мария! Не говорит, не спит, не ест…"

А они ей: закон для всех один. А дочку украли — в милицию пусть заявит… Эка невидаль — детишки-то нынче мрут через одного, как мухи! А я здесь же была, всё видела, всё слышала! Я к маме подходила, в глаза ей заглядывала, говорила, кричала даже: «Мама, я здесь, рядом с тобой! Посмотри же на меня!» А она глядела как будто сквозь меня, и я никак не понимала, почему она меня не видит. Я тогда еще не знала, что могу в вашем мире появляться, но люди меня не видят, не слышат, не чувствуют… Это я потом уже про то узнала…

— А вскоре мама слегла, — с нежной грустью продолжала рассказывать Поля. — И все про нее позабыли, только тетя Катя одна приходила к ней… Ну, и я еще, только они меня не видели! Я появлялась в комнате, становилась возле маминой постели и ждала — сама не знаю, чего… Мне так хотелось ей сказать: