Месть

— Я готов умереть, товарищ Сталин, — прошептал Ягода. — Я должен был проверить каждое признание врага, а не доверять все следователям… Это моя вина!

— Похвально, что вы хоть признаете свои ошибки, — проговорил, смягчая тон, Сталин. — И судейские тоже хороши! — проворчал он. — Их обязанность проверять такие факты и находить неточности. На то он и суд, чтобы вникать в суть, — невольная рифма развеселила вождя.

Но не мужественное признание Ягоды в тот момент решило его судьбу. И одновременно жизнь профессора Леонида Рамзина, которого «пасквилист», к счастью, не успел расстрелять. Сталин сказал, что раз некоторые важные пункты обвинения против Рамзина несостоятельны, значит, и высшая мера не может быть к нему применена, а потом он может понадобиться другому следствию. Это был удачный миг в жизни Генриха Ягоды, когда он внезапно угадал направление сталинской мысли.

С легкой руки Емельяна Ярославского к тому времени были арестованы «буржуазные реставраторы», экономисты и теоретики сельскохозяйственной науки профессора Чаянов и Кондратьев. В качестве основных доказательств их вины Ярославский приводил публикацию вредных статей и книг двух ученых, а роман Чаянова, написанный еще в двадцатом году и называвшийся «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», в котором автор предсказывал, что в 1984 году Россия будет свободной крестьянской страной, Ярославский назвал «кулацким манифестом». Сталину тогда вслед за процессом над Промпартией очень хотелось устроить суд не столько над двумя легкомысленными учеными, написавшими вредные глупости, сколько над целой партией, такой же крупной и мощной, какой получилась, несмотря на просчеты, промышленная. Получилась благодаря указаниям Кобы и стараниям Ягоды. Последний, горя служебным рвением, даже придумал название для новой организации — Трудовая крестьянская партия, но дело застопорилось, хоть Ягода арестовал немало экономистов-аграриев, агрономов и кооператоров: по замыслу Сталина, крестьянская партия в такой крестьянской стране, как Россия, должна быть более многочисленной, нежели промышленная, а значит, и больше врагов должно присутствовать на будущем процессе.

Но подготовка к новому, еще более масштабному судилищу проваливалась. Идти по проторенному пути и связывать аграриев с Раймондом Пуанкаре, Лоуренсом Аравийским, Генри Детердингом, как это неплохо получилось в истории с Рамзиным, Кобе не хотелось, а без международного размаха получалась не контрреволюционная партия, а кучка вредителей. И Сталину все чаще приходило в голову связать Кондратьева и Чаянова с Рамзиным. Последнего уже как бы нет, он признанный злодей, враг, но пообещать ему жизнь за фантазии против своих коллег-профессоров, которые задним числом можно было вписать в его показания, — эту сталинскую идею неожиданно и вдохновенно угадал Ягода и тотчас за нее ухватился, чтобы спасти свою голову.

— Они наверняка были связаны друг с другом! — горячо заговорил он. — Как я об этом раньше не догадался!

Генрих Григорьевич даже хлопнул себя по лбу.

— Поговорите с Рамзиным, — кивнул Коба. — Он неглупый человек и найдет время вспомнить, где встречался с Чаяновым и Кондратьевым. Может быть, и в Париже, но только без Рябушинского и Вышнеградского. Будьте повнимательнее к таким деталям! Хорошо найденная деталь — половина успеха. Сейчас весь Париж наводнен русскими эмигрантами, и найти в этой навозной куче свежих подлецов, я думаю, не составит труда…

Но процесс над крестьянской партией так и не состоялся. Рамзин отказался участвовать в новом сталинском фарсе. Он устал, выдохся и смотрел на Ягоду, как на больного.

— Тот, кто все это придумывает, явно сумасшедший, — тихо сказал Рамзин на последнем допросе. — Я только не пойму: зачем все это устраивать? Чтоб списать на нас свои стратегические ошибки? Но для них можно найти одного-двух тупоголовых начальников, сделать их козлами отпущения и показательно расправиться с ними. Для чего же вся ваша буффонада? Чтоб загнать сто пятьдесят миллионов в тупик страха, полностью парализовать страну, а потом управлять ею легким шевелением пальца? Вы слышите, о чем я говорю? — спросил Рамзин.