Месть княгини Софьи

– А‑а‑а‑а… – невольно вырвалось из глотки юного князя, и он врезался в московский строй.

Холоп и вправду ловко отвел наконечник рогатины, приняв на щит, каковой и повернул в последний миг. Княжич же просто закрылся – и от страшного удара его деревянный диск хрустнул и вырвался из его руки. Но дальше имел значение только вес могучего княжеского скакуна – супротив некрупной холопьей кобылки. В столкновении лошадка моментально опрокинулась назад и в сторону и ушла куда-то вниз вместе с всадником.

Дмитрий Юрьевич проскакал сверху и потерял рогатину. Потерял не в схватке, а просто зазевался – и копье само вонзилось глубоко под седло боярина во втором ряду. Противник выронил оружие и тоже ушел вниз вместе с лошадью, а князь выхватил саблю, тут же рубанул направо, налево, попав сперва по московскому щиту, потом по какому-то копейному ратовищу[20].

На краткий миг наступила заминка – Дмитрий Юрьевич оглянулся.

Оказалось, он вырвался вперед, врубившись во вражеский строй куда глубже своих более опытных бояр. Но его соратники стремительно исправляли положение, достаточно быстро стаптывая ряды московской дружины. Ведь их было больше почти вдвое – пять сотен супротив трехсот дозорных. Такое преимущество невозможно заменить никакой доблестью.

В эти самые минуты тревожные горны вырывали из палаток и отвлекали от завтраков воинов из «Большого полка» – главных сил московской армии. Бояре и их холопы спешно опоясывались оружием, надевали и застегивали шлемы, выбирали щиты и копья. Тем временем коноводы гнали к лагерю скакунов, отдыхающих на тебеневке прямо под седлом. Оставалось только затянуть подпруги – и можно подниматься в стремя.

Не прошло и получаса, как двухтысячная московская армия во главе с князем Серпуховским уже неслась во весь опор на помощь сотоварищам.

Правда, к этому моменту галичская дружина уже спихнула дозор со своего пути и поскакала далее.

– Догнать! Догнать! – крикнул первый воевода, скользнув взглядом по истерзанному полю, залитому кровью и усыпанному человеческими телами и конскими тушами. Сеча случилась жестокой и кровавой, унесшей жизни никак не меньше трех десятков воинов. – Князь Юрий бежит! За мной! Не дайте ему уйти!

Московская армия уносилась за галичской дружиной, уже втянувшейся на Юрьевский тракт. Дружиной, выдержавшей суровое сражение, а потому изрядно уставшей. Уйти далеко она никак не могла – и главный московский воевода мысленно уже праздновал победу.

Если ему удастся полонить самого Юрия Дмитриевича, величайшего воеводу ойкумены, – имя Василия Ярославовича останется в веках!

Но именно в сей миг далеко-далеко от него опустился подъемный мост Костромских ворот, распахнулись ворота – и три сотни галичских дружинников с веселым посвистом устремились к опустевшему московскому лагерю.

– Тревога!!! Берегись! Галич-а‑ане!!! – Караульные вовремя увидели опасность, в лагере затрубили горны.

Бояре и холопы, оставшиеся в палатках и у костров, минувшие сутки провели в дозоре – и потому ныне кто-то из них спал, кто-то пил пиво с друзьями, кто-то занимался снаряжением. Равно как и их лошади, отходившие сутки под седлом, ныне налегке набивали себе брюхо ароматным сеном в стороне от лагеря.

К сражению они не готовились и призыва к оружию никак не ожидали.

Ненадолго в лагере возникла растерянность, но князь Воротынский вовремя спохватился и во весь голос закричал:

– Спасайте государя! К оружию! Все к государеву шатру! Уводите лошадей! Прочь с тебеневки! Все к шатру, лошадей прочь!

Московские воины спохватились и, расхватывая щиты и оружие, побежали к палатке Великого князя, привычно выстраиваясь там плечом к плечу. Те, кто был в броне – вперед; те, кого тревога застигла в обычном наряде – за их спины, выставляя рогатины над плечами товарищей. К тому времени, когда галичане домчались до лагеря, отдыхающая смена успела выстроить плотный строй в четыре ряда, сомкнуть щиты и густо ощетиниться острыми копьями.

Кованая рать, поначалу промчавшись далеко вперед, вместо вражеских лошадей увидела только качающиеся вдалеке хвосты – коноводы успели угнать животных по тракту уже на полверсты, а потому развернулась по широкой дуге, ринулась на пеший строй. Однако в десятке саженей снова повернула, промчалась перед самыми копейными наконечниками. Бояре натянули поводья и, переходя на шаг, снова развернулись, проехали обратно медленным шагом.

Лошади фыркали и крутили головами, бояре хмыкали и поднимали личины шлемов, оглядывая своих врагов с высоты седла.

Тем временем подрядившиеся на вылазку горожане ворвались в опустевший лагерь, принялись хватать стоящие тут и там возки с припасами и снаряжением – и тащить в город.

Лошадей, понятно, нигде не имелось, но люди не стеснялись и сами впрягались в оглобли или толкали телеги сзади. Сани и повозки, оказавшиеся пустыми или недостаточно загруженными, налетчики торопливо наполняли всем, что только попадалось на глаза, и тоже увозили. На худой конец добыча бросалась на срезанные с палаток куски парусины или мешковину с кибиток и доставлялась в город просто волоком.