Месть сыновей викинга

– Один и Тор постепенно утрачивают свое могущество в этих землях, так что к чему мне беспокоиться об их мнении? – В словах матери звучал горький подтекст, ранее ей не свойственный. – Говорят, монахини дарят вновь обращенным белую рубаху и каждый день дают пищу. Не так уж и плохо. Даже если придется молиться Белому Христу.

У нее под глазами появились мешки. В кудрявых волосах проглядывали первые седые нити, хотя ей не исполнилось и тридцати. Если бы на скамье за моей спиной не сидел брат Вальтеоф, я протянул бы руку сквозь решетку на переговорном отверстии. Мне оставалось только мысленно гладить лицо матери. Жизнь в лесу была тяжела, но я знал, что мать плохо впишется в спокойный монастырский уклад. Я и сам смирился с новым образом жизни лишь потому, что не имел выбора.

– Тебе нужны новые башмаки?

Смена темы не стала для меня неожиданной – мать не хотела говорить о собственных трудностях. Я поглядел на свои ноги, облаченные в башмаки из козьей кожи, которые она принесла мне год назад, – они были латаные-перелатанные, но все равно дырявые.

– Я шью тебе новые. Принесу в следующий раз. – Она протянула мне через решетку лепешку. – Вот, возьми. Я испекла ее из остатков муки.

– Видишь монаха, что сидит за моей спиной? – спросил я.

Ее глаза скользнули по большеротой физиономии брата Вальтеофа.

– Когда ты уйдешь, – сказал я по-скандинавски, – он отнимет у меня хлеб. Не стоит тратить на него последнюю муку.

– Неужели так произошло со всем, что я тебе приносила?

Ее взгляд гневно вспыхнул, но я успокоил ее. Только брат Вальтеоф конфисковывал передачи. Другие монахи, дежурившие на свиданиях, позволяли мне оставить то, что она приносила.

– Неужели он настолько злобный? – спросила она.

– Скорее несчастный. В монастыре никто не любит Вальтеофа, из-за этого он зол.

– Может, мне стоит попросить Одина наслать на него проклятие?

– Было бы здорово, – улыбнулся я. – Это будет твой последний поступок язычницы, прежде чем ты уйдешь в монастырь.

Брат Вальтеоф заерзал и объявил, что время свидания завершилось. Мать пообещала прийти опять, но с тех пор минуло почти два месяца, и за это время тощий монах стал вести себя со мной более жестко, словно затаил на меня злобу за какой-то проступок. А теперь еще и смерть Оффы. Пришло время бежать, Ярвис прав. По многим причинам.

Неожиданно в дверях подвала возник аббат Этельберт. На нем яркая казула – вплетенные в ткань золотые нити сверкают в лучах заходящего солнца.