Место, где зимуют бабочки

Солнце клонилось все ниже. Вечерело. Наконец Марипоса отступила от алтаря и оглядела его. Все ее тело болело, ныли руки, покрытые синяками и грязью. Но алтарь получился таким, как она и мечтала. Очень красивый. Она соорудила его в форме высокой четырехгранной башенки. Снизу башенка была разделена на шесть открытых ниш, которые все вместе напоминали по форме звезду. Ведь звезда – это символ Вселенной, символ бесконечности. Сверху башня была увенчана большим крестом. Каждый миллиметр деревянной конструкции был покрыт оранжевыми бархатцами и раскрашенными от руки бумажными бабочками-данаидами. Подвески из красных зерен и золотистой мишуры свешивались из шести ниш. И это делало башенку похожей на нарядную рождественскую елку.

Родственникам должно понравиться. Вполне возможно, они даже будут гордиться ею. Если состоится ее примирение с близкими здесь, на кладбище, если она прочитает в их глазах хоть что-то, отдаленно напоминающее прощение, то тогда, быть может, у нее есть шанс заслужить и какое-то прощение у своей матери. Всем своим сердцем, всей своей истерзанной душой Марипоса свято верила в то, что если ее алтарь получится таким, как она его задумала, то душа матери обязательно прилетит сюда, чтобы встретиться с ней.

Оставалось последнее. Марипоса наклонилась к земле, чтобы поднять букет бархатцев. Кровь прилила к голове, и ее повело в сторону. Она устала, очень устала. Да и не ела весь день. Она выпрямилась, постояла немного, закрыв глаза и ритмично дыша, и стала обрывать лепестки, усыпая ими землю.

– Прости меня, мама, – прошептала она едва слышно, а лепестки продолжали падать и падать, распространяя вокруг сладковато-пьянящий запах. Казалось, весь предвечерний воздух наполнился ароматом.

Но вот оборваны все лепестки. Они закрыли могилу сплошным ковром, похожие издали на яркое пушистое одеяло. И каждый лепесток, проскользнувший сквозь ее пальцы, был молитвой о прощении. Так, срывая один за одним лепестки бархатцев, она словно творила в своей душе ритуал искупления, расплачиваясь за все содеянное.

– Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa! Моя вина, моя вина, моя величайшая вина, – шептала она слова покаянной молитвы, чувствуя тяжесть в груди.

Луз застыла в нескольких шагах от могилы. Ядира подошла к ней и, схватив ее за руку, вгляделась в женщину, хлопочущую вокруг могилы. Марипоса, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, медленно обрывала лепестки бархатцев и швыряла их беспорядочными горстями на могилу, уже покрытую толстым золотистым слоем. Потом она преклонила колени и стала произносить что-то нараспев, словно пребывая в состоянии транса. Это было похоже на тягостный плач или на завывание отчаявшегося человека, безнадежно пытающегося зацепиться за жизнь и мало верящего, что у него это получится. Но тем не менее ищущего путь в свету.

Луз знаком показала Ядире оставаться там, где та стоит, а сама неслышно приблизилась к Марипосе и осторожно положила руку ей на плечо.

– Марипоса, – прошептала она.

Мать ее вздрогнула и повернулась к ней. Ее заплаканные глаза при виде дочери расширились. Вся в грязи, волосы растрепались, на рукаве рубашки алеет кровяное пятно… Пресвятая Дева Мария! Марипоса была словно не здесь – и явно не понимала, кто ее потревожил и теперь стоит рядом с ней. Луз за долю секунды перенеслась в то утро, когда она нашла Эсперансу в саду, – такой же отрешенный блуждающий взгляд, такое же глубокое погружение во что-то свое, невыразимое, сжигающее изнутри, тайное и очень интимное…

– Это же я, Луз!

Марипоса неловко прищурилась, словно хотела поймать ее в фокус, затем молча кивнула, давая понять, что пришла в себя. И вдруг неожиданно бросилась к дочери и обняла ее.

Луз отшатнулась и на несколько секунд замерла, потом осторожно погладила мать по плечу и все же высвободилась из объятий.

Марипоса на шаг отступила и взглянула на дочь своими прекрасными темными глазами. А потом ее взгляд упал на Ядиру. Она шмыгнула носом, пригладила волосы.

– Простите! Немного расклеилась. – Марипоса подавила смущенный смешок. – Все, что связано со смертью, всегда так действует на меня!.. А тут – прихожу, могила…

Перепады в настроениях матери пугали Луз, это правда. С другой стороны, нынешняя реакция Марипосы вполне логична и объяснима. Кладбище… недавно умерла ее мать… Разумеется, она еще не справилась с потрясением от всех последних событий, включая их с матерью встречу три дня назад.

– Мы тут принесли вам кое-что перекусить, – проговорила Ядира на испанском и, подойдя к Марипосе, почтительно вручила ей пакет из плотной пергаментной бумаги – с провизией.

Марипоса упоминание о еде восприняла почти с отвращением. Но большущий пакет взяла и, улыбнувшись, сказала:

– Спасибо.

А Луз предложила:

– Пойдем домой? Тебе надо передохнуть и переодеться.

– Это верно, – согласилась с ней Марипоса и бросила последний взгляд на результат своего труда. – Ну как тебе, Луз, мой алтарь? Ты еще ничего не сказала мне про него. Нравится?