Место, названное зимой

Океан сильно штормило, от шумной пугающей качки падали люди и предметы. Когда стемнело, горизонт скрылся из виду и стало трудно адекватно воспринимать происходящее, Гарри решил, что корабль вот-вот развалится на куски. Волны хлестали в иллюминатор его каюты, который он лишь однажды по глупости открыл, поэтому ужас и смятение пассажиров нижних палуб представлялись без труда. Но, к удивлению Гарри, его ни разу за всю поездку не стошнило. Пассажиры, сидевшие рядом с ним, один за другим скрывались в каютах, и сквозь шум корабля и моря слышались их жуткие стоны. По-видимому, члены экипажа во время качки могли держаться на ногах, но стали реже попадаться Гарри на глаза, может быть, получая от страданий пассажиров свою выгоду. С другой стороны, теперь им приходилось заботиться о несчастных, и Гарри видел, как они складывают испачканные простыни в парусиновый мешок и вытирают пол там, где кто-то не успел вовремя добежать до раковины или мусорной корзины.

Ресторан опустел. Только в баре сидело два-три бледных привидения, каждое в своём углу, без слов потягивая скотч или бренди. В целом же Гарри казалось, будто он бродит по кораблю-призраку: в слабо освещаемых салонах не было ни души, и обитатели напоминали о себе лишь вялым бормотанием и хныканьем в каютах.

Решившись на опасный моцион вдоль палубы, Гарри надел новый водонепроницаемый плащ, чтоб проверить его водонепроницаемость; прогуливался, цепляясь за леера, потрясённо вздыхая, когда ветер бил ему в лицо, и восхищаясь мощью корабля, бесстрашно разбивавшего толщу серой воды.

Он взял в библиотеке несколько книг. Он раскладывал бесчисленные пасьянсы. Он пытался было исполнить несколько мелодий на пианино, но тут же ощутил застенчивость и невыносимую тоску по дому. Он писал письма, безумные, страстные, душераздирающие письма Винни и Браунингу, Роберту и Джеку, сминал и бросал с палубы в голодную бездну. Обедал он у себя в каюте, чтобы никого не беспокоить, но вечером ощутил желание переодеться и пойти на ужин, хотя бы для того, чтобы должным образом завершить этот нелепый день.

В ресторане был ещё один человек, чувствовавший себя достаточно хорошо, чтобы с аппетитом поглощать твёрдую пищу: высокий, поразительно красивый мужчина с замашками школьного задиры, с короткими, густыми, такими светлыми волосами, что его можно было бы счесть альбиносом. В первый вечер он сидел за одним из маленьких накрытых столиков, предусмотрительно расставленных по периметру зала так, чтобы и посетителю, и официанту было за что ухватиться. Они с Гарри кивнули друг другу, и на этом общение закончилось. Но в следующий вечер, придя позже Гарри и увидев, как он обедает в одиночестве, мужчина подошёл к его столику.

– Можно? – спросил он.

– Да, конечно, – ответил Гарри. – За целый день мне не удалось поговорить ни с кем, кроме членов экипажа.

– На всём корабле только двое настоящих мужчин, а?

– Ну… Я весьма удивился, что так хорошо переношу качку.

– Может, у тебя в роду были моряки? – У него был любопытный акцент, не похожий ни на английский, ни на канадский. – Мунк, – сказал он, протягивая руку. – Троелс Мунк.

Мунк сжал руку Гарри и слишком долго смотрел ему в глаза. Хватка у него была сильной.

– Они зовут меня Троллем, – сказал он.

– Английский школьный юмор. Они ещё очень молоды. Мунк – слышал такую фамилию, но Троелс? Неужели был святой Троелс?

– Сомневаюсь. Это имя означает «копьё Тора». Мои родители гордятся своими корнями.

– Так вы датчанин!

– В яблочко.

– Угадать было нетрудно. Я понял по вашему цвету волос.

– Угу.

Гарри понял, что чересчур бахвалится, и, когда подали суп маллигатони[19] и шерри, решил задобрить своего собеседника.

– У вас совсем нет акцента, – соврал он. – Во всяком случае, по голосу не скажешь, что вы скандинав.

– Мы переехали в Галифакс, когда я был ребёнком, потом в Торонто. Удивительно, как это у меня нет ирландского акцента.

Гарри счёл, что они ровесники, хотя благодаря крупной фигуре и уверенности в себе его собеседник казался старше. Гарри поразили величина рук Мунка – ему показалось, они непропорциональны телу – и то, как педантично он ел, вытирая тарелку кусочками хлеба, пока она не заблестела в тусклом свете ламп.

Троелс Мунк заметил взгляд Гарри.

– Я не голодаю, – сказал он. – Мать била нас, если мы тратили еду понапрасну, а старые привычки жадно живут.

– Долго, – Гарри не удержался от замечания. – Мы говорим – старые привычки долго живут.

Он запнулся на слове «живут». Повисла неловкая пауза, пока официант убирал тарелки со стола. Гарри почувствовал себя неловко. Он оскорбил нового знакомого?

– Конечно, – наконец сказал Мунк. – Это нордическая любовь к аллитерации. Надо бы запомнить, – он пробормотал себе под нос несколько очень ритмичных строчек, возможно, из датской поэзии, а затем улыбнулся Гарри так, что тот сразу же вспомнил школу и её опасных обитателей. – Стало быть, ты тоже собрался в Канаду за деньгами? – спросил он, когда их бокалы вновь наполнили.