Место, названное зимой

Китти и Мэй были обе ещё полны сил. Тяжёлая работа сказалась на людях сильнее, чем на них. Гарри быстро оседлал Китти, потому что она была поживее, и погнал по дороге. При свете дня или по вечерам, если вооружиться фонарём, была хорошо видна тропинка, по которой можно было быстрее пройти от одной фермы до другой, но на лошади и в почти полной темноте лучше было ехать по главной дороге.

В одном окне дома горел свет, но кухня, первая у входа, была погружена во тьму. Когда Гарри подъезжал, дождь усилился, поэтому он поставил Китти в стойло и привязал. Белый пони Петры фыркнул на неё и топнул ногой. Китти вздохнула и продолжила ужин, который Гарри так немилосердно прервал.

Никто из них не запирал двери: Гарри, потому что красть у него было особенно нечего, а Слэймейкеры, потому что считали, что никто не придёт в такую глушь, кроме друзей или, по крайней мере, людей, внушающих доверие. Вполне возможно, у них и ключа-то не было. Поэтому Гарри по привычке, постучав, потянул дверь на себя и удивился, увидев, что она не поддаётся.

Он снова постучал, на этот раз обеспокоенно, и позвал:

– Петра!

Пол сказал, что Мунк напал на неё. Вдруг она так тяжело ранена, что не может подняться, и вместо того чтобы преследовать Мунка, Полу следовало бы ехать за врачом? Но, во всяком случае, она смыслит в медицине, и Гарри сможет помочь ей, если она скажет как. Открылось окно. Окно её спальни.

– Со мной всё в порядке, Гарри, – её голос был резким и неестественным. – Не нужно было приходить.

– Петра, прошу, открой мне. Снаружи сыро.

Она закрыла окно, и, когда отодвигала засов, он увидел тусклый свет лампы, струившийся от её окна в кухню. Нараставший ветер бешено кружил под его ногами клочки разбросанной соломы.

– Быстро, – сказала она и, едва Гарри вошёл, захлопнула дверь и снова задвинула засов.

При виде неё у Гарри бешено заколотилось сердце. Под глазом чернел синяк, веки так разбухли, что не открывались. У рта алела рана.

– Я тоже дралась, – сказала она. – Разбитой тарелкой.

– Это хорошо.

– У него останется приличный шрам.

– Это хорошо. Петра…

– Знаешь что? Снимай-ка ты пальто. Оно насквозь промокло.

Когда она поставила лампу на стол и повесила его пальто к печке, чтобы оно просохло у огня, он увидел, что посуда, оставшаяся от обеда, стоит на столе: чистые тарелки высятся горкой, грязные ожидают, когда за них примутся. Её работу прервали, и от боли или ужаса Петра не могла теперь к ней вернуться. Гарри подумал – как ей, должно быть, холодно в одной ночной рубашке. Она даже не накинула на плечи шаль. Когда она повернулась к плите, чтобы поставить чайник, хотя Гарри сказал, что ему ничего не нужно, он увидел длинный, тёмный след на рубашке, чуть повыше ног.

– Петра, хватит, – сказал он. – Я прошу тебя, ложись в кровать. У тебя кровь идёт.

– Господи, опять? – она дотронулась ладонью до раны у рта. – Он меня укусил.

– Нет, это… ниже.

Она не сразу поняла, что он имеет в виду, потом ахнула и метнулась в спальню. Лампу она взяла с собой, оставив его в кромешной тьме, но он, ещё когда жил у Йёргенсенов, привык носить с собой спички в кармане на груди, где было относительно сухо. Он зажёг спичку и секунду спустя – красивую медную лампу, висевшую на цепочке над кухонным столом. Чайник засвистел, и к тому времени как Гарри нашёл полотенце, чтобы взяться за горячую ручку и не обжечься, свист перешёл в визг. Когда этот звук затих, он услышал тихий плач, доносившийся из комнаты Петры.

– Тебе что-нибудь принести? – спросил он, проклиная пробелы мужского образования. – Горячей воды? Полотенце?

– Нет, нет, – простонала она, – жить буду, спасибо. Только не входи. Я тебя очень прошу, не входи.

– Не буду, – заверил он, чуть не дотронувшись до двери в её комнату. – Я буду тут, пока Пол не вернётся.

Петра затихла. Гарри надеялся, она сделала всё, что нужно, легла в кровать и уснула. Конечно, ей нужно прийти в себя после пережитого ужаса и отдохнуть.

Особенности женского организма не были для Гарри тайной. Поскольку он был женат и жил в доме, полном женщин, ему было известно о ежемесячных кровотечениях, о том, что они сопровождались поиском тряпок, и плохим настроением, и зачастую болью. Винни, однако, разделяла философию матери о том, что, если женщины хотят во все времена оставаться желанными для мужчин, о некоторых вещах последним лучше не знать.