Место преступления

Когда я запираюсь в туалете и достаю из-за бачка очередную книжку Гарцовника, то вперемешку с фразами о полных страдания и жертв путях к любви в мое сознание настойчиво пробиваются образы, исполненные гнева и насилия. Бессонными ночами я кувыркаюсь в постели с худенькой Анеткой, вцепившейся в меня, как детеныш коалы. Я мечтаю о том, чтобы мою девушку похитил какой-нибудь рыцарь на черном «харлее». Чтобы слепой жребий своим неумолимым перстом толкнул ее в более нежные объятия. Я к ней равнодушен, но это только сильнее распаляет ее чувства. Я стараюсь поменьше с ней разговаривать, но благодаря этому кажусь ей интригующим. Если я повышаю голос, это доказывает мою силу. Если говорю тихо, значит, проявляю нежность. Все мои слова и поступки трактуются в мою пользу.

Все чаще я склоняюсь к мысли, что спасти меня может только семья и работа. Знаю, что это крайность. Знаю, что мне и самому не поздоровится. Смотрю на телефон и мысленно набираю номер агентства «А. А. Ковальский и детективы». Давненько я у них не бывал. Давненько не давал о себе знать. Как подумаю, что там постоянно что-то происходит, а я уже ни при чем, становится немного завидно и обидно.

Джеффри Дивер Дело смеющегося рыбака Рассказ Перевод Павла Зайкова

От редакции

Постоянные читатели «Иностранной литературы» хорошо знают наше правило: не печатать то, что уже переводилось на русский язык до нас. Исключения, пусть и крайне редкие, однако, бывают. В этом номере мы позволили себе напечатать новый перевод уже публиковавшихся двух детективных рассказов — «Дело смеющегося рыбака» Джеффри Дивера и «Без сна в Бостоне» Майкла Коннелли и Денниса Лихейна. Чтобы читатель убедился, что у нас были для этого веские основания, приведем несколько примеров из предыдущих переводов. Не только рассказ «Red Eye», но и весь сборник Коннолли и Лихейна озаглавлен «Красный глаз», тогда как red eye значит поздний рейс, — к глазам это английское словосочетание не имеет никакого отношения. Поражает воображение не только перевод названия, но и отдельные перлы в тексте. Например, такие: «Его собеседник сделал изящный глоток бренди», или: «Женщина представляла собой классический образец бедняка, живущего ради детей», или: «Его тонкий фонарик нашел дыру в темноте».

Перевод рассказа Дивера немногим лучше: «Он (преступник) не думал, куда класть руки: просто хватал и давил», или: «…полуденный свет проник в комнату, точно принятая молитва», или: «Его родители, преуспевающие банкиры (на самом деле речь идет о банковских служащих), сочувствовали болезни сына». Список, как говорится, можно продолжать. Мы готовы признать свою вину, если кто-нибудь из наших читателей объяснит нам, что такое «изящный глоток», «принятая молитва» или «тонкий фонарик», согласится с тем, что сочувствие — это именно то, что испытывают родители во время болезни сына, и подтвердит, что встречал женщину, которая представляет собой «образец бедняка», да еще классический.

* * *

Иногда это бремя становится непосильным — бремя осознания того, что человек, которым ты восхищаешься, в реальности не существует.

Тогда депрессия, с которой борешься всю жизнь, берет верх, накатывает тревога. Границы твоего мира съеживаются, ты подавлен, угнетен…

И вот Пол Уинслоу — худощавый молодой человек лет двадцати восьми — снова, после долгого перерыва, входит в опрятный, строгий кабинет своего психотерапевта, доктора Левина, в Верхнем Вест-Сайде на Манхэттене.

— Здравствуйте, Пол, прошу вас, присаживайтесь.

Доктор Левин был из тех психоаналитиков, которые предлагают пациентам обычные кресла, а не укладывают их на кушетки. Во время терапевтических сессий он много говорил, не скупился на советы и не злоупотреблял вопросом «Что вы чувствуете по этому поводу?». Он задавал его только тогда, когда ответ пациента был действительно важен. А такое случалось не часто.

Он никогда не использовал глагол «анализировать».

Пол был знаком с «Психопатологией обыденной жизни» Фрейда (занимательно, хотя и чересчур многословно), читал работы Юнга, Хорни и прочих столпов психоанализа. Он знал, что во многом советы мозгоправов полная дребедень. Но Левин был молодец.

— Я делал все, что в моих силах, — объяснял ему теперь Пол. — И дело шло неплохо, в целом неплохо, но последние пару месяцев стало хуже, и я не могу избавиться от этой… от этой тоски, понимаете? Похоже, мне надо вправить мозги, — добавил он с печальной улыбкой. Чувство юмора не оставляло его даже в самые тяжелые минуты.

С губ чисто выбритого, подтянутого доктора слетел смешок. Он вел прием в рубашке и свободных полотняных брюках. На носу простые очки в металлической оправе, но это вполне соответствовало его непринужденной и дружелюбной манере держаться.