Место, роль и значение религий в современном мире

Одна из самых замечательных характеристик личности Патриарха Никона принадлежит Протоиерею Георгию Флоровскому: «О патр. Никоне (1605–1681) говорили и писали слишком много уже его современники. Но редко кто писал о нем бескорыстно и беспристрастно, без задней мысли и без предвзятой цели. О нем всегда именно спорили, пересуживали, оправдывали или осуждали. Его имя до сих пор тема спора и борьбы. И почти не имя, но условный знак или символ. Никон принадлежал к числу тех странных людей, у которых словно нет лица, но только темперамент. А вместо лица идея или программа. Вся личная тайна Никона в его темпераменте. И отсюда всегдашняя узость его горизонта. У него не было не только исторической прозорливости, но часто даже простой житейской чуткости и осмотрительности. Но в нем была историческая воля, волевая находчивость, своего рода “волезрение”. Потому он и смог стать крупным историческим деятелем, хотя и не был великим человеком. Никон был властен, но вряд ли был властолюбив. Он был слишком резок и упрям, чтобы быть искательным. Его привлекала возможность действовать, а не власть. Он был деятелем, но не был творцом… Конечно, не “обрядовая реформа” была жизненной темой Никона. Эта тема была ему подсказана, она была выдвинута на очередь уже до него, и с каким бы упорством он ни проводил эту реформу, внутренне никогда он не был ею захвачен или поглощен. Начать с того, что он не знал по-гречески, и так никогда и не научился, да вряд ли и учился. “Греческим” он увлекался извне. У Никона была почти болезненная склонность все переделывать и переоблачать по-гречески, как у Петра впоследствии страсть всех и все переодевать по-немецки или по-голландски. Их роднит также эта странная легкость разрыва с прошлым, эта неожиданная безбытность, умышленность и надуманность в действии. И Никон слушал греческих владык и монахов с такой же доверчивой торопливостью, с какой Петр слушал своих “европейских” советчиков. При всем том Никоново “грекофильство” совсем но означало расширения вселенского горизонта. Здесь было не мало новых впечатлений, но вовсе не было новых идей. И подражание современным грекам нисколько не возвращало к потерянной традиции. Грекофильство Никона не было возвращением к отеческим основам и не было даже и возрождением византинизма. В “греческом” чине его завлекала большая торжественность, праздничность, пышность, богатство, видимое благолепие. С этой “праздничной” точки зрения он и вел обрядовую реформу…»[314] Тонкая и глубокая характеристика личности Никона и его великих начинаний и действий. Но можно ли полностью согласиться с этой характеристикой? Я полагаю, вряд ли.

Я думаю, что Флоровский был не прав, когда утверждал, что у Никона не было лица, а только темперамент, а вместо лица идея или программа, и, что вся личная тайна Никона в его темпераменте. Мне представляется нечто обратное: о Никоне спорили и будут, видимо, всегда спорить или еще очень долго именно потому, что это была незаурядная личность. Да, ему недоставало образования, знания греческого языка, возможно, не хватало широкой эрудиции и великой культуры. Это во многом объясняется тем, что он вышел из самых низов и не смог получить «европейского» образования, какое получил, например, Петр Могила. Образование Никона было образованием святоотеческой традиции и все, что он мог таким способом изучить и освоить, он осуществил, все необходимое для успешного продвижения по службе у него было. Вместе с тем, именно благодаря этому у Никона вырабатывается железная воля, могучий характер, выражающийся прежде всего в его темпераменте, а также то, что Г. Флоровский назвал очень метко «волезрением». Эти «историческая воля», «волевая находчивость», «волезрение», соответствующая недюжинная интуиция помогали Никону находить те проблемы, темы и мотивы, которые волновали современное ему общество. Во многом именно поэтому он смог стать выдающимся историческим деятелем, и вопреки мнению Г. Флоровского, также и великим человеком, ибо величие человека проявляется прежде всего и главным образом именно в его деяниях, особенно в деяниях исторического масштаба и значения, каковые и были присущи Никону. Можно согласиться с Г. Флоровским в том, что Никона привлекала «возможность действовать, а не власть», что он был «властен», но «не властолюбив», но вряд ли можно согласиться с тем, что Никон «был деятелем, но не был творцом». Разумеется, не всякая деятельность является творчеством, не всякий деятель — творец, но деятельность Патриарха Никона больше являет собою именно творчество, чем просто действование. Это относится и к церковному и социальному служению, которому он придавал большое значение, и к книжной и обрядовой справе, и к зодчеству и художественному наследию, и к делам целительным или врачебным, — во всех этих сферах Никон не просто что-то заимствовал, а переосмысливал известное и стремился внести что-то свое, мало известное или совсем никому неведомое.