Место, роль и значение религий в современном мире

Известно, что история русской культуры начинается с Крещения Руси в 988 году в Киеве. Языческая культура была как бы отброшена, хотя на самом деле она еще существовала очень долго, оставила зримые и яркие плоды и оставалась многие века в народной памяти, в быту, в самом народном складе и духе. Поэтому не случайно и совершенно справедливо русский философ Вл. Соловьев говорил о Крещении Руси как о перерыве или разрыве национальной традиции, хотя язычество долго не умирало. Но это был действительно настоящий разрыв национальной традиции, выразившийся прежде всего в возникновении двух культур: «дневной» и «ночной» как их называл Г. Флоровский. Носителем «дневной» культуры было меньшинство, поскольку заимствованная византийская культура была долгое время достоянием книжного или культурного меньшинства. Большая часть народа жила как бы вне этой культуры. Именно поэтому история, этой «дневной» культуры не исчерпывает всей полноты русской духовной судьбы. Где-то внизу, в глубинах самого простого народа складывалась и развивалась другая культура, в которой местные языческие переживания сплавлялись с бродячими мотивами древней мифологии и христианского воображения. Она редко прорывалась на поверхность, существуя где-то в глубинах народного бытия, но зато она всегда кипела и бурлила как раскаленная лава. Разумеется, границы между этими культурами не были строго определенными, напротив, они были весьма расплывчатыми, хотя духовные или душевные установки всегда были более или менее определенными и различимыми. Об этом очень тонко, умно и глубоко писал Г. Флоровский: «Это различие в данном случае можно так определить: “дневная” культура была, культурою духа и ума, это была и “умная” культура; и “ночная” культура есть область мечтания и воображения… В сущности внутренняя динамика культурной жизни всегда определяется взаимодействием таких установок и устремлений. Болезненность древнерусского развития можно усмотреть прежде всего в том, что “ночное” воображение слишком долго и слишком упорно укрывается и ускользает от “умного” испытания, поверки и очищения… Впоследствии в этой вольности народного воображения усмотрели одну из основных черт русского народного духа. Это и верно, и сразу нуждается в оговорках. Во всяком случае, здесь перед нами историческая величина, а не доисторическая и уж никак не внеисторическая. Иначе сказать: продукт развития, итог процесса, исторический сросток, а не только и не просто врожденная черта или свойство, сохранившееся несмотря на переливы истории… Изъян и слабость древнерусского духовного развития состоит отчасти в недостаточности аскетического закала (и совсем уже не в чрезмерности аскетизма), в недостаточной “одухотворенности” души, в чрезмерной “душевности” или “поэтичности”, в духовной неоформленности душевной стихии. Если угодно, в стихийности… Здесь источник того контраста, который можно описать, как противоположность византийской “сухости” и славянской “мягкости”… Нужно различать: речь идет сейчас не о недостаточности “научного” рационализма, — разложение “душевности” рассудком или рассудочным сомнением есть снова болезнь, и не меньшая, чем и самая мечтательность; речь идет о духовной сублимации и преображении душевного в духовное через “умную” аскезу, чрез восхождение к умному видению и созерцаниям… Путь идет не от “веры” к “знанию”, и не от доверчивости к недоверию и критике. Но есть путь от стихийной безвольности к волевой ответственности, от кружения помыслов и страстей к аскезе и собранности духа, от воображения и рассуждения к цельности духовной жизни, опыта и видения, от “психического” к “пневматическому”. И этот путь трудный и долгий, путь умного и внутреннего подвига, путь незримого исторического делания… В кругу таких духовно-психологических апорий разыгрывается прежде всего трагедия русского духа… Разрыв двух слоев есть только одно и самое формальное проявление этого трагизма. И не следует сводить его к таким формальным категориям, к морфологии или структуре народного духа. Историческая судьба исполняется в конкретных событиях и решениях, в нерешимости или решительности пред конкретными жизненными задачами»[319]. Очень верное и глубокое наблюдение! Действительно, историческая судьба русского народа на протяжении всего его существования развивалась именно в решении конкретных исторических задач, порою казавшихся совершенно нерешаемыми, и все-таки они решались, но не с помощью формальной системы категорий, не с помощью формальной морфологии или структуры народного духа, как это было в Европе (о чем глубоко и верно писали и Гегель и его великий критик датский религиозный философ Серен Киркегор), а именно с помощью содержательного славяно-русского созерцания мира, природы и человека.