Место, роль и значение религий в современном мире

Если западноевропейские народы двигались волею и рассудком, то русские люди — прежде всего сердцем и воображением, и лишь потому волей и умом. Ведь не случайно «средний европеец», о котором так проникновенно писал русский мыслитель и дипломат Константин Леонтьев полтора века назад, а уже двадцатом веке, блестяще писал испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет, стыдился искренности, совести и доброты, как «глупости», в отличие от русского человека, ждущего от других людей прежде всего именно доброты, совести и искренности. В этом смысле русская государственность, русское правосознание, русская духовность, возможно, бесформенны, добродушны, но справедливы, а европейские государственность, правосознание, духовность формальны, строги, уравнительны. Европейцы с иронией, а то и с высокомерием и презрением относятся к другим народам как слаборазвитым, малокультурным, малодемократичным. Русские же люди всегда наслаждались естественной свободой своего пространства, вольностью безгосударственного быта и расселения, нестесненностью своей внутренней индивидуализации, а потому всегда добродушно относились к другим народам, мирно уживались с ними, а если кого и ненавидели, то только захватчиков и поработителей. Русский человек всегда ценил свободу духа выше формальной правовой свободы. Отсюда возникло глубокое различие между западной и восточно-русской культурой.

Как писал известный русский философ И. А. Ильин: «У нас вся культура — иная, своя; и притом у нас иной, особый духовный уклад. У нас совсем иные храмы, иное богослужение, иная доброта, иная храбрость, иной семейный уклад; у нас совсем другая литература, другая музыка, театр, живопись, танец; не такая наука, не такая медицина, не такой суд, не такое отношение к преступлению, не такое чувство ранга, не такое отношение к нашим героям, гениям и царям. И притом наша душа открыта для западной культуры: мы ее видим, изучаем, знаем и если есть чему учиться, то учимся у нее; мы овладеваем их языками и ценим искусство их лучших художников; у нас есть дар чувствования и перевоплощения. У европейцев этого дара нет. Они понимают только то, что на них похоже, но и то искажая все на свой лад»[320].

Вот почему Европа, начиная с Петра Великого, опасалась России, а с Суворова и Александра Первого стала бояться России. И боится ее по сей день, хотя условия политические изменились кардинально. И до сих пор предпринимаются попытки ослабить Россию самыми различными путями и методами — от попыток расчленить ее на мелкие государственные образования, до навязывания ей западноевропейских государственных структур и форм, попыток политической и дипломатической изоляции, обличениями ее «агрессивности», «тоталитарности», некультурности» и т. д.

Но вернемся к формированию русской культуры и русской государственности. Бесспорно, что Россия приняла крещение от Византии, что определило ее историческую судьбу, ее культурно-исторический и государственный путь, ибо крещение было пробуждением русского духа, русской национальности, русской самоидентификации, предполагающей обильные взаимосвязи с окружающим государственно-политическим миром. При этом следует помнить и знать, что византийское влияние было не столько прямым и непосредственным, сколько опосредованным. «Решающим было принятие Кирилло-Мефодиевского наследства, а не прямое восприятие Византийской культуры. Непосредственное духовно-культурное соприкосновение с Византией и с греческой стихией было ужо вторичным»[321]. Как мы увидим дальше, вторичным было и восприятие Русью византийской государственности.