Место третьего (СИ)

Стараюсь отогнать от себя это иррациональное чувство паники. Что может случиться с Рицкой? Строго говоря… ничего. Нет, я знаю, что вариантов тьма: от «попал под машину» до «утонул в ванне». Но это не может быть правдой. Ведь не может? А ещё я себя всё-таки знаю, как-никак. Когда речь заходит о Рицке и о том, что с ним могло что-то случиться, у меня и начинается это иррациональное, паническое и совершенно ничем не оправданное. В такие моменты я, наверное, похож на психованную мамашу, которая пытается дозвониться до своего ребёнка, опаздывающего домой на две минуты, и слышит уже четвёртый гудок, хотя раньше он всегда отвечал на третий. Мысли о том, что дома могло случиться что-то ещё с кем-то другим, меня даже не посещают.

— Да с чего ты взял? — её вопрос вторит какой-то малой моей части разума, которая в данный момент крутит пальцем у виска и нашёптывает, что я зря дёргаюсь.

— Ты же сама сказала, что звонок срочный. Последний раз я услышал от тебя «срочно», когда маму на улице ограбили.

Да, было дело. На неё напали недалеко от ночного супермаркета. Всего-то отняли две пачки молока и кошелёк, в котором была от силы тысяча йен. Но нет! Нужно же было всех на уши поднять, чтобы пожаловаться на кражу этого молока. Она распсиховалась, позвонила во втором часу ночи в школу. Меня тут же подняли с кровати, погнали чуть ли не в пижаме в административный корпус, Нана лично затолкала меня в кабинку и следила за мной через стекло. Я набирал номер уже дрожащими пальцами, прокручивая в голове десятки самых страшных вариантов смерти брата… а на том конце рыдающая в трубку мама со своим трёклятым молоком! Я чуть трубкой об стену не жахнул со злости. Сказал, чтобы больше не звонила мне посреди ночи из-за такой ерунды, и отключился.

Нана колеблется, взвешивая все «за» и «против», а потом выуживает из кармана брюк крохотный дамский телефончик и протягивает мне, воровато озираясь. Кивнув, я открываю крышку и набиваю номер, старательно попадая в маленькие кнопки — и как, интересно, она им пользуется с её-то маникюром? Хотя нет, скорее всего, пользуется редко. Нана ведь у нас живёт в Сети.

Подношу телефон к уху, против воли сглатываю, и отхожу на три шага к стене. Хоть какая-то иллюзия приватного разговора. Гудок, второй, третий — возьмите трубку! — четвёртый, пятый…

— Алло.

Хвала небесам!

— Рицка.

— Сэймей! — голос радостный, но немного сонный.

— Привет, — тоже улыбаюсь и закрываю глаза, представляя его улыбку, большие глаза, растрёпанные волосы, Ушки, возбуждённо стригущие воздух… Вот он стоит в коридоре в пижаме с синими котятами. И, конечно же, босиком — брата-то дома нет, некому напомнить про очень полезную деталь гардероба под названием тапочки. — Рицка, что случилось? Ты в порядке? Это ты звонил?

— Да, я-то в порядке… — радости в голосе заметно убавляется.

— А кто не в порядке?

— Просто папа… — и шумное сопение в трубку. Рицка почти никогда не плачет и сейчас явно сдерживается.

— Ну что там с папой? — выходит почти скучающе. Потому что я уже примерно знаю, что услышу.

Прислоняюсь к подоконнику, вспоминаю, что на меня до сих пор выжидающе смотрит Нана, и киваю ей: мол, всё нормально, все живы. Она расслабляется и тактично спускается вниз на несколько ступеней.

— Он пришёл домой очень поздно, и они опять поругались.

Как я и думал.

— Они что, кричали друг на друга?

— Да, они… громко кричали, — он странно усмехается.

Рицка такой милый, и ему всего девять лет, так что я даже не представляю, откуда в нём время от времени просыпается этот сугубо взрослый цинизм. «Громко кричали» в переводе с Рицкиного языка означает: орали так, что стены тряслись, и, конечно же, не стесняясь в выражениях. Я ему запретил это слушать. Велел тут же идти к себе и включать музыку, уши затыкать — да что угодно, лишь бы от папы этой красоты не набрался.

— Я понял. А где они сейчас?

— Мама плачет в комнате, папа куда-то ушёл. Не знаю, когда вернётся.

— Понятно. Но тебе-то он ничего не сказал?

— Нет, я не стал спускаться.

И правильно. Я сам, когда подобное отлавливаю, тоже не лезу. Сами разберутся.

— Хорошо. Слушай… — меня вдруг осеняет, — а ты чего звонил-то?

Он молчит. Скандалы в нашем доме уже, увы, не редкость. И Рицка к ним привык. Вряд ли он стал бы звонить мне только из-за одного этого. Это в самом начале он пугался и бросался к телефону, ведь я ему сказал: если что — сразу ко мне. А сейчас-то что?

— Ты не приехал на выходные, — наконец выбирает он причину, звучащую наименее беспомощно.

— Извини, кот, — вздыхаю, — я тут вляпался немножко, и меня не отпустили.

— Ты что-то натворил?

— Ничего серьёзного, не волнуйся. Просто слегка вспылил. Меня заставили разговаривать со школьным психологом.

Нана, слыша, что разговор свернул в бытовые дебри, поднимается на две ступеньки, и выразительно наклоняет голову вбок. Быстро киваю ей.

— С Томо?

— Да, с ним.

Рицка знает кое-что о моей школе. На самом деле он знает почти всю ту часть, в которую я имею право посвящать несистемных, согласно Уставу, и немного больше.