Место в жизни

И не успели еще коснуться пола взмывшие вверх из рук нерадивых пассажиров газеты, а Яков Михайлович уже спокойно устраивался на добытом трофее, хитро озираясь вокруг. После чего, зажмурив свои глазки–бусинки, с выражением полного блаженства на лице тут же погрузился в прекрасный мир грез, предоставив всем присутствующим право высказаться относительно только что произошедшего инцидента. Чем, собственно, весь вагон и поспешил заняться.

Проснувшись на своей остановке, Яков Михайлович под все еще продолжающиеся возгласы о своей скромной персоне, выскользнул из вагона.

3

Он был счастлив. Он шел по тесным коридорам метро и был счастлив. Впервые за долгое, долгое время. Теперь он знал ради чего стоит жить, вернее не ради чего, а для чего. То, что он чувствовал сейчас не должно испариться, не должно просто остаться в воспоминаниях. Оно должно жить, и дарить жизнь.

Теплая волна спокойствия и безмятежности разливалась по его телу, а на лице сияла счастливая улыбка подростка, впервые познавшего женщину.

Работалось в этот день Якову Михайловичу прекрасно – цифры ловко складывались в нужные суммы, а коллеги, казалось, были на редкость милы и приветливы (по крайней мере, ему так казалось).

Незаметно пробежали восемь рабочих часов плюс один обеденный, и Яков Михайлович вновь оказался в московской подземке.

Он вбежал в вагон со скоростью голодного гепарда, и снова победил. Ах, как же прекрасны эти двадцать пять минут подземного времени.

В этот день Яков Михайлович родился второй раз. И с этого дня он думал только об этом. О своем «месте» в жизни.

4

Он изучил все. Измерил вдоль и поперек станцию, где жил и ту, где работал. Кетц знал, где открывается любая дверь любого из вагонов поезда. Причем, если сначала все это воспроизводилось путем ориентиров, (это могли быть либо таблички и реклама на противоположной от платформы стене, либо гранитный рисунок на полу), то спустя некоторое время Яков Михайлович мог с закрытыми глазами встать в любой нужной ему точке. И это было только начало.

Ему стало мало только двух станций, где он уже стал чувствовать себя хозяином, он хотел большего. Он изучал станцию за станцией, записывал, зарисовывал, иногда украдкой фотографировал.

Квартира Кетца превратилась в достояние государства. Это был частный музей Московского метрополитена. Фотографии, схемы, рисунки, чертежи – вот, что заменяло стенам обои. Стопки общих тетрадей возвышались на полу. Не один десяток часов провел Яков Михайлович, аккуратно внося в их пустые клеточки бесценную информацию. Все свободное, а иногда и служебное время Кетц проводил в метро. Он словно собака, был способен отличить один состав от другого только по запаху. Номера вагонов запоминались с такой легкостью, словно это были номера телефонов обожаемых женщин. Хотя, какие там женщины? Всю свою энергию Кетц направил в русло метрополитена. Даже его либидо мечтало только об этом.

Только здесь Яков Михайлович чувствовал себя спокойно, а потому стоило ему оказаться по ту сторону турникета, как весь он преображался. Не было теперь того маленького невзрачного толстячка. Нет, не было. Был владыка подземной жизни. Бог, если хотите. Да – Бог, в этом у Кетца сомнений не было. Спокойно, но в тоже время очень решительно шагал он по каменным клеткам. Ведь здесь был его мир, его владения. А, следовательно, и его законы.

***

Вот и сейчас он прошел мимо меня с высоко поднятой головой. Правда, на несколько секунд все же задержал на мне свой надменный взгляд. Что ж, Яков Михайлович, меня вы, пожалуй, здесь еще не видели, а потому запоминайте, да получше, чтобы я наверняка занял достойное место в вашей коллекции. Да, да, в той самой тетрадочке, на корешке которой вашим фирменным почерком выведено «Пассажиры». Ну, что запомнили? Тогда с Богом… Э… Пожалуйста, милости просим…

В вагон мы вошли практически одновременно – Кетц на пару шагов впереди, ну, а я уж, как простой смертный, за ним.

Остановившись тут же, справа от входа и, облокотившись на хромированный поручень, я стал наблюдать.

В вагоне ни одного свободного места не было. Кетц сохранял полное хладнокровие. Он аккуратно прошел мимо сидящих пассажиров и остановился напротив девушки в красной спортивной куртке, уткнувшийся в какой–то глянцевый журнал.

Вагон ритмично покачивался, изредка подмигивая, своими похожими на соски лампами. Сложив на груди руки, я внимательно следил за Кетцом.

5

Истекали ровно три минуты сорок две секунды. Кажется, именно такое среднее время отмечено для этой станции в журнале Якова Михайловича.

Итак, поезд снижает скорость, пассажиры, словно по команде слегка наклоняются по ходу движения, слышится скрежет тормозов и… Яков Михайлович делает один шаг вправо. Всего один шаг. Но… Но ничего не происходит. Как? Что–то не так? А, Яков Михайлович, в чем дело?