Место встречи

— У нас и Екатерининский путевой дворец есть. И два парка — дубовый и липовый. Старики говорят, что когда-то Горицы были городом, свой монастырь имели и две пристани — дровяную и рыбную. А еще Горицы славятся своими вишневыми садами. Весной, когда они цветут, все село становится белым, словно кружевным, а когда вишни начнут поспевать, оно становится багряно-розовым.

— Саня, а ты усталый-усталый.

— Завтра на пароходе высплюсь, и все пройдет.

— Я не о той усталости, Сань… Тебе трудно там, на Севере?

— Слушай, Даша, к чему это я все говорю-то? Съездим в Горицы, а? Если тебе не понравится, мы сразу же вернемся.

— Ты усталый, Сань… Тебя что-то тревожит?

— Поедем, Даша. Ты не думай — у меня денег много.

— Да уж поедем… — не слушая его, сказала Даша. — Что уж так-то… Дед только примажется.

— И пойдем мы с тобой, Даша, на пароходе древним путем «из варяг в греки», и будут над нами мерцать и падать звезды.

— Какой ты еще все-таки мальчишка…

5

Наутро было решено, что дядя Миша с Паленовым тотчас же отправятся в Кронштадт, а все остальные Крутовы приедут туда завтра, прямо к похоронам. Дядя Миша был хмур и озабочен, почти ничего не ел, только стакан за стаканом пил чай, сердясь, что ему наливают некрепкий.

Первым встал из-за стола Крутов-младший, и тотчас же — видимо, так было заведено в доме — за ним в прихожую величественно проследовала Екатерина Федоровна, за ними поднялась Даша, жалобно посмотрела на Паленова, боясь, что он не поймет, но он все понял и тоже отложил салфетку в сторону, поспешив за Дашей. На площадке Даша задержалась и опять долгим взглядом оглядела его, как будто чему-то не верила или в чем-то сомневалась.

— Ты сейчас на деда не сердись. Он словно бы не в себе. Пока был жив Михеич, он и себя чувствовал увереннее. Теперь Михеича нет, и дед может скоро рухнуть. Он, как зверь, почувствует это прежде всех.

— Я поберегу его.

— И сам поберегись… Я знаю, что у тебя что-то было с руками и ты лежал в лазарете.

— Он написал? — обиженно спросил Паленов, имея в виду дядю Мишу.

— Он не он, какое это имеет значение?.. Я-то знаю, как он тебя любит. И Михеич тебя любил. Скажи мне — за что?

— Какое это теперь имеет значение? — повторил ее слова Паленов. — Михеича-то больше нет.

— Сашка, ты на самом деле береги себя.

Он не понял, почему она так говорит, и тихо сказал:

— Чего беречься-то…

Даша быстро, пристыженно засмеялась:

— Ты на самом деле непутевый!

Она прислонила свою сумку к перилам, и Паленов прижал Дашу к себе, неожиданно ощутив тепло ее сильного тела.

— Теперь иди к деду, — сказала она, отстраняясь первой. — Завтра я вас найду, а послезавтра можно и в Горицы. Я чего-нибудь совру в деканате.

— А ты не ври…

— Хорошо, — с расстановкой промолвила Даша. — Я не буду врать. — Она повернулась и, цокая каблуками, помчалась вниз, перед парадной дверью обернулась, посмотрела вверх, махнула рукой: «Ау, Сашка» и, хлопнув дверью, выбежала на улицу.

Дядя Миша уже собрался, нетерпеливо ходил из кухни в прихожую, но Паленову ничего не сказал, только посмотрел в сторону, пряча свой укоризненный взгляд. Молча дождался, когда Паленов соберется, и первым вышел, медленно начал спускаться вниз, придерживаясь за перила. Если вчера ему хотелось говорить, то сегодня, кажется, он решил молчать и на все вопросы Паленова, хмурясь, отвечал однозначно: «да», «нет», «не знаю», «там узнаем»; и Паленов тоже замолчал, почувствовав, что ему и самому-то меньше всего хочется говорить. Он не заметил, как они вышли на улицу, как добрались до остановки трамвая, даже не обратил внимания, как ехали — ну ехали и ехали, экая важность, — только возле дебаркадера, когда дядя Миша незлобиво ткнул его в бок, он словно бы очнулся и заулыбался счастливо и виновато.

— Ты хоть в Кронштадте-то не лыбься, — скорее попросил, чем урезонил, его дядя Миша, — проникнись моментом.

— Да я проникся, — ответил Паленов.

— Оно и видно…

Они шли тем же путем, каким хаживало не одни поколение русских моряков, в том числе и они сами, чтобы начать отсчет своего флотского времени. В Кронштадте по велению Петра Великого был установлен фуршток, нулевая отметка которого считается уровнем моря; подобно этому, многие российские моряки сделали там свои условные зарубки, означив ими свой математический знак, с коего начинается весь счет.

Миновав нагромождение заводских корпусов, которые обступили с обоих берегов Неву, и оставив позади порт, пароход выбрался наконец на мелководье Маркизовой лужи. Сразу за Вольным островом хорошо и многолико открылся Кронштадт, освещенный солнцем и сам похожий на солнце, выходящее поутру из воды.