Место встречи

Паленов словно бы оглянулся назад и увидел себя в необмятой матросской робе, бескозырке без ленточек — чумичке, новых ботинках, которые ужасно скрипели, пугая своим скрипом прохожих. Тогда он шел в Кронштадт устанавливать фуршток своей новой загадочной жизни, которая по прошествии времени оказалась совсем не загадочной. И этой же дорогой, только из Кронштадта в Ленинград, он рванулся к Даше, выиграв свое первое сражение — шлюпочные учения школы Оружия; ему казалось все нипочем, он мог со всем миром обращаться запанибрата и жестоко просчитался: Даша его не ждала, более того, Даша в тот день уходила с другим…

С пристани, перейдя овраг по висячему мостику, они сразу пошли в школу Оружия, мимо Летнего сада, мимо адмирала Макарова, ощутив под ногами хорошо отполированную матросскими ботинками брусчатку Якорной площади.

Вахтенный в проходной даже не взглянул на их документы, узнав, что они прибыли с Севера на похороны мичмана Полякова. Они вошли во двор, и Паленов увидел кирпичное, в четыре этажа здание школы Оружия, застывшее вдоль всего огромного плаца, словно строй новобранцев; сам плац, поросший кое-где чахлой травой; вишневые деревья в дальнем конце. Все это он, оказывается, помнил, как Горицы, и ему стало тревожно и радостно. В строевой части их встретили капитан третьего ранга Кожухов, в прошлом их ротный командир, старшина смены Паленова — Кацамай, тоже поднявшийся в чинах и ставший уже мичманом, вечный недруг Паленова — Катрук. Этот тоже, как и Паленов, носил уже на погончиках три лычки. Паленов узнал их и не почувствовал ни настороженности, ни вражды ни к Кацамаю, ни к Катруку, хотя те и обижали его. Они даже обнялись — перед гробом одного другие становятся терпимее, — похлопали друг друга по спинам: дескать, как ты? А ты как? Да ничего, все нормально.

Кожухов поднялся навстречу дяде Мише — ротный командир всегда был почтителен к своему ротному старшине, — они тоже обнялись, не в охапку, как это сделали Паленов с Катруком, а по-стариковски, трогательно и бережно.

— Скрипим помаленьку? — спросил Кожухов, как бы желая этим сказать, что они сами-то вот скрипят еще, а Михеич уже отскрипелся.

— Скрипим, — ответил дядя Миша машинально, тоже тем самым словно бы говоря, что и рад бы не скрипеть, да оно само скрипится.

— Говорят, на Севера́ ушел?

Дядя Миша скупо улыбнулся:

— Ушел. Собирались все втроем, а один я ушел. Матвеич, тот на корню подгнил. Михеич, стало быть… Ну об нем чего теперь говорить. А я вот на Севера́х.

— Ты всегда был молодцом.

В другое время дядя Миша обязательно бы похвалился: а что, дескать, это все правильно, — но сегодня только безнадежно махнул рукой.

Их разместили в старшинском кубрике, благо старшины все разъехались по кораблям, а скоро пришел и Матвеич, узнавший, что приехал Крутов-старший. Эти обнялись уже по-настоящему, покачиваясь, долго стояли так, уронив друг другу на плечи по скупой слезе. Паленов не узнал бы Матвеича, хотя он и был в форме: от бравого, пузатого главного боцмана линкора «Октябрьская революция» осталась только меньшая половина. Был он худ и желт и тоже, видимо, не собирался задерживаться на этой земле.

— Мы к тебе прямо с аэродрома заезжали.

— Я тоже тебя ждал, а потом не выдержал и махнул в Кронштадт. Сердце изболелось.

— Что он?

— Хорошо лежит.

— Никому не надоел…

— Не-е, Михеич был мужик ненадоедливый. — Матвеич наконец обратил внимание на Паленова: — Что, братец, далеко ли до адмиральского чина осталось?

— Как до неба.

— Ну если как до неба, то это недалеко.

— Прибедняется он, — сказал дядя Миша. — Служба у него пошла. Старшина огневой команды во второй башне.

— Тогда до адмирала уже всего ничего осталось. Мы с тобой в его пору бачковали да старшинам в рот глядели, а он, стало быть, сам людей учит.

— Они теперь все такие… Еще мамку за титьку держит, а сам уже командует: «Лево руля… Лево на борт».

Матвеич с дядей Мишей сдержанно посмеялись, хотя, как показалось Паленову, смеяться-то им сейчас хотелось меньше всего.

Потом начались долгие блуждания по Кронштадту. Сначала сходили в госпиталь, где в морге на льду лежал покойный. «К Михеичу», — говорили патриархи. Оттуда завернули на броненосец, к борту которого уже пристраивалась баржа и рабочие-сварщики заносили на палубу баллоны с газом. Обедали в кают-компании линкора «Октябрьская революция». Патриархов везде узнавали, и, как прежде, приветствовали их первыми даже старшие офицеры, но Паленов видел, что по причалам-то они шли не как прежде, выставляя грудь колесом, словно отставные адмиралы, а ссутулясь и опустив плечи, то и дело шаркая ногами.