Место встречи

— Слышишь, не терзай себя и не мучай меня. Я на самом деле тогда в Кронштадте растерялась, встретив его. Растерялась не потому, что что-то было, а только потому, что я подумала, что могло что-то быть.

Паленов опять приподнялся и посмотрел в окно, на этот раз не умышленно, интересуясь погодой: ему надо было знать, по какой форме — два или три — следовало выходить сегодня на улицу.

— Знаешь, — сказал он, — я больше ни о чем тебя не буду расспрашивать. Что надо, ты расскажешь сама.

— А ты ревнивый, кажется…

— Только потому, что люблю, — сказал он в свое оправдание.

— А ты не оправдывайся. Мы любим, чтобы нас ревновали.

— Для чего?

— Для того, чтобы знать, что нас любят.

— Мне эту премудрость, видимо, не постигнуть.

— И не постигай. Ты мужчина и оставайся мужчиной. И знаешь что: позавтракаешь и беги к Веригиным, пока они куда-нибудь не ушли. Я отсижу первую лекцию и забегу за тобой. Если ты не передумал, то сегодня же и махнем в Горицы.

— Заметано! — закричал Паленов.

— Тише ты, — ласково потянула Даша, — наши-то еще не все встали.

«Наши-то, — подумал Паленов. — Наши — не ваши. Эх ты, Михеич, Михеич».

Ветер с Невы шевелил на окнах тюль, и солнце на полу и на стенах двигалось, как будто настороженно прокрадывалось в передний угол, в котором было пусто и черно. Чувствовалось, что утро занялось хорошее; видимо, и день обещал отстоять ясным, и Даша сегодня казалась Паленову особенно родной.

Косолапя и загребая подшитыми валенками, в гостиную вошел дядя Миша, помятый, небритый, невыспавшийся, сердитый, в парадных брюках, небрежно забранных в эти самые валенки, в тельняшке. Посмотрел на Дашу с Паленовым, глухо спросил:

— Спишь?

— Не-е, разговариваем.

— Какие ж это разговоры, когда дама, прошу прощения, при параде, а кавалер лежит кверху брюхом.

— Патриарх, ты не совсем точен, — возразила Даша, — пузо у кавалера прикрыто.

— Прикрыто не прикрыто — не в этом дело… Это в-третьих. А в том, что, если ты куда-то собралась, туда и иди. А мы — люди свободные.

— Патриарх, я тебя не понимаю. Ты что-то задумал нехорошее?

— Было б мне сколько тебе, может, я чего-нибудь нехорошее и придумал бы, а в моем возрасте все только хорошее придумывается.

— Скажите-ка, — произнесла Даша с едва прикрытой иронией, которую в прямом смысле и иронией не назовешь, но в то же время и серьезного в таком голосе маловато, так, что-то вроде легкой шпильки — и не больно, но и ойкнуть хочется.

— В-третьих, тебе сказано: проваливай. Нам тут кое-чего обмозговать надо.

— Все уже, патриарх, обмозговано. Сегодня мы едем в Горицы.

— Кто это — мы? — тоже не без ехидства поинтересовался дядя Миша. Сдернул с Паленова одеяло и закричал радостным голосом: — А ну марш мыться!

Паленов подхватился, натягивая сбившуюся тельняшку, и, с удовольствием шлепая по холодному паркету босыми ногами, опрометью бросился в ванную комнату.

— Так вы что придумали? — уже серьезно спросил дядя Миша.

— Хотим сегодня поехать в Горицы.

— Так это как понимать, черт вас дери, в-пятых?

— Не знаю, — тихо сказала Даша, и дядя Миша понял, что она смущена и растеряна, но не столько смущена, сколько растеряна, и не стал больше ни о чем расспрашивать, только сказал:

— Ну-ну…

Они условились, что встретятся дома за обедом и тогда уже окончательно решат, ехать ли им в Горицы, и если ехать, то когда лучше это сделать, и Даша упорхнула. Паленов с дядей Мишей молча напились чаю, и дядя Миша как бы между прочим спросил:

— К Веригину пойдешь?

— Самогорнов наказывал отнести сверток.

— Можно и сходить, — сказал дядя Миша таким тоном, как будто его самого упрашивали сходить к Веригину, а он все еще раздумывал, идти ли ему или не ходить. Он начал собираться первым: обулся в черные штиблеты, заметил, что брюки помялись, надел новые, почистил на кителе пуговицы, словом, привел себя в божеский, как говорили раньше на флоте, вид, и они отправились к Веригиным, решив идти пешком.

На улице день не был таким ласковым, каким казался из окна. Хотя солнца было много, но вдоль Невы дул сильный ветер, мел набережные, рыхлил воду и гнал ее перед собою крупными волнами, и был этот ветер достаточно холодным. Дядя Миша с Паленовым поежились, но возвращаться домой, чтобы утеплиться, не стали и быстро взошли на Дворцовый мост, упавший другим концом на стрелку Васильевского острова. Под мостом маленький, прокопченный насквозь буксир, дымя тонкой трубой, вел длинную связку плотов. Даже не верилось, что такая маленькая посудина, похожая на жука-плавунца, может волочить за собою такой караван; в какую-то минуту подумалось, что это не он волочет плоты, а плоты волокут его, а он противится и всячески упирается; но как бы там ни было, буксир проволок свои плоты под одним мостом и повел их к следующему.

— Видишь — Ростральные колонны, — сказал дядя Миша просто так, потому что надо было что-то сказать, ступив на остров.

— Почему же Ростральные?