Место встречи

— А все-таки страшное у вас озеро.

— Ильмень на самом деле опасный для плавания.

— Ты из-за него пошел на флот?

— В основном из-за него…

— Теперь я, кажется, начинаю понимать тебя.

— А раньше не понимала?

— Нет, почему же, и раньше понимала, но в том понятии не было какой-то завершенности. Ты как-то особенно близко стоишь к природе. И многие черты твоего характера, взятые отдельно, просто непонятны. Теперь я могу, например, понять, почему ты порой бываешь суров и неласков.

— Это плохо?

— Сказать, что это хорошо, — нельзя. Но и утверждать, что это плохо, тоже, видимо, не следует. Главное в другом: надо понять, в чем тут дело, а поняв, или принимать, или не принимать.

— И что же?

— Мне нравится это озеро, — помолчав, заметила Даша. — Оно гневное, но, если хорошенько присмотреться к нему, оно не страшное. Оно загадочное, почти таинственное. И нет на нем ни одного огонька.

— Пароходы здесь редко ходят. А рыбацкие соймы огней не несут.

— Почему?

— Не принято.

— На самом деле страшное озеро, какое-то пиратское! А эти соймы — большие лодки?

— Большие, с двумя парусами.

— И без огней ходят?

— Без огней.

— Пиратское озеро с призраками. И тебе приходилось ночью бывать посреди озера?

— Тыщи раз…

— И не страшно было?

— А чего бояться? Мы же на соймах выбегали.

— Но чего-то ты все-таки боишься?

— Боюсь темноты.

— Как же ты боишься темноты, а выбегал в озеро ночью?

— Так днем рыба не ловится. Ее ночью плавят. Да и темноту-то я боялся на берегу, а не в озере. В озере темноты бояться нечего. — Он приобнял ее за плечи и, почувствовав, что они холодные, спросил: — Ты не озябла?

— Немножко.

— Я схожу за бушлатом… Тебе не страшно одной оставаться?

— Страшно.

— Тогда пошли вместе.

— Я посижу одна. Хочу, чтобы мне было страшно. Ты иди, только недолго.

Паленов спустился в теплый коридор, в котором было светло, пахло машинным маслом; палуба под ногами все время подрагивала, и из открытой двери слышалось, как сопит, чавкает и ворочается машина. В кубрике храпели на все лады и голоса, опять плакал ребенок, и костлявая старуха бормотала в полусне:

— Едуть, а куда едуть, и сами не знают.

Духота казалась осязаемой, и Паленову захотелось раздвинуть ее рукой, как завесу, и войти в светлое и хорошо проветренное помещение, и он мельком подумал, что в матросском кубрике народу живет побольше, а воздух чище. Дядя Миша уже не спал. Молча, кивком головы, спросил: «Где вы шляетесь?»

— Мы наверху, возле трубы.

— Пойду к вам. Мочи тут нет, хоть топор вешай.

Они поднялись наверх. Паленов набросил на плечи Даши бушлат, спросил:

— Натерпелась страху?

— Представь себе — нет. Когда долго смотришь на воду, невольно привыкаешь к ней.

— Эх, Дарья, тебе бы парнем было родиться! — позевывая, заметил дядя Миша. Он часто произносил эту фразу, и поэтому на нее не обратили внимания.

Ночь стала редеть, четче означились облака, как будто их подрисовали карандашом. Они плелись с запада на восток серо-лиловыми грядами, накатываясь одна на другую. В стороне они сеяли дождь, а здесь было сухо и хорошо виделось во все стороны. Вода в озере была иссиня-бурой, сплошь покрытой белыми смушками. Прямо по носу означился низкий берег, туго увитый лозняком, а в озере, словно призрак, под черными парусами шла двойка — две двухмачтовые соймы, которые уже, видимо, закончили ночную ловлю, выбрали сети и теперь бежали домой.

— Благодать-то какая! — только и сказал, осмотревшись, дядя Миша.

8

К Горицкой повертке они добрались к обеду, поднялись на гору, на которую от большака шел прогон, постояли.

— Благодать-то какая… — опять сказал дядя Миша.

Село лежало между двух моренных холмов. Холмы эти, называемые тут горами, напоминали застывшие пологие волны, одни концы которых обрывались озером, а другие сходили в распахнутую долину. Прямо на круче стояла белая церковь под зеленой крышей с зелеными же куполами, слева и справа от нее дремали парки, посреди одного из них, как гриб, выглядывал Путевой дворец. А за всем этим: за церковками, за парками и Путевым дворцом — голубой глазурью сияло озеро. На этой глазури застыли двойки, не успевшие добраться до своего берега. Паруса на соймах были распущены; судя по всему, рыбаки насвистывали новый ветер.

— Благодать-то какая… А ты говоришь — Севера́. Да у тебя свои Севера́. Показывай, где тут твои хоромы.

— А вон домишко посреди села, под железной крышей.

— Ничего домишко. И сад есть?

— Был. Теперь не знаю. Может, вырубили.

Даша притомилась за ночь, которую они, по сути, провели на палубе, и только молча ахала; ей все нравилось и временами начинало казаться, что все это она уже видела однажды, но только забыла, а теперь все припомнила и это припомненное было именно таким, каким она видела.