Место встречи

Иногда в дверях появлялся командир роты капитан-лейтенант Кожухов, зорко оглядывал их, как бы проверяя, пристойно ли они ведут себя и можно ли оставлять их одних, видимо, находил, что можно, и молча скрывался. Приходил потом и дядя Миша, садился, как обычно, посреди курилки — каждый раз Паленову казалось, что он вот-вот возьмет балалайку и заиграет, — курил, молчал и в споры не вступал. Посидев так с полчаса и одурев, наверное, от гвалта, он манил Паленова к себе пальцем и неизменно говорил:

— Бери своего дружка и мотайте к Михеичу. Помочь надо. Увольнительную возьмете у дежурного. И чтоб к отбою быть на месте. Ясно?

— Так точно.

Дядя Миша частенько по вечерам посылал его с Евгением Симаковым на броненосец к Михеичу — прибраться, а больше для того, чтобы они побыли возле него — прибаливал последнее время Михеич. Череп у него как будто еще больше оголился, а щеки так запали, что казалось, скоро станут просвечивать.

В будничные дни обычно комендантские патрули не попадались, но Паленов с Симаковым тем не менее держались безлюдных улиц с редкими фонарями — комендантские патрули в Кронштадте обычно были строгие и придирались к любой мелочи — и вели степенные разговоры о флотах, на которых им предстояло служить, и говорили они примерно как флагманы, обсуждая достоинства и недостатки военно-морских театров, прежде всего с точки зрения штурманских походов.

Михеич обычно ждал их на буржуйке, силясь скинуть с себя крышку, уже пофыркивал чайник, а на столе в банках стоял мед и варенье и на особинку шкалик, который Михеич выпивал за вечер. В своей адмиральской каюте он чаще всего ходил в подшитых валенках, грея зябнувшие ноги, и в сером водолазном свитере. Убираться было нечего, потому что Михеич не терпел сору и подметал сам, и они, раздевшись и сполоснув из рукомойника руки, — водяные системы на броненосце были отключены — садились за стол.

Михеич выпивал первую стопку, крякнув, долго нюхал ломоть черного хлеба, намазанного горчицей, обсыпанного солью, но не закусывал и наливал вторую, потом и третью и только тогда принимался за еду и за чай. Лицо его после выпитого слегка розовело и словно бы оплывало, и весь он добрел на глазах.

— Флот наш, — начинал говорить он, прихлебывая из кружки мелкими глотками горячий, с жару, чай, — являл столько примеров доблести и верности флагу, что можно только диву даваться, как велика была у моряков преданность чести. Без этого нельзя жить, потому что, лишаясь чести, человек прежде всего лишается достоинства, но достоинство одного человека в отчуждении от достоинства всего Отечества — ничто. Мыльный пузырь, какие все мы в детстве пускали.

Они не перебивали его и молча внимали вечерней беседе, которая, наверное, ему была нужна не меньше, чем им. В каюте у него были горы книг, которые он натаскал со старых кораблей, и среди них попадались редкостные. Когда не надо было идти на службу — «блаженное время», говорил им Михеич, — он читал книги помногу, подолгу, терпеливо.

— До вашего прихода я думал о Рудневе. О Всеволоде Федоровиче Рудневе, капитане первого ранга, командире — тогда их называли капитанами — «Варяга». Я всегда задаю себе вопрос: что должен думать человек, идущий на верную гибель во имя чести? Честь или жизнь? Жизнь не позорная, не бесславная, просто тихая уютная жизнь, купленная небольшим отступлением от чести? И всякий раз я слышу ответ: честь. Почему? Погибнув, человек ведь никогда не узнает, как оставшиеся оценят этот его предсмертный жест. Значит, он руководствуется только личными побуждениями и безмерной ответственностью перед самим же собой. Знаете, какие распоряжения сделал Руднев накануне боя? — Михеич вытащил из стола лист бумаги, испещренный мелким почерком и многочисленными пометками, вздел на нос очки и, отнеся листок подальше от глаз, начал читать: — «Безусловно, мы идем на прорыв и вступим в бой с эскадрой, какой бы она сильной ни была. Мы не сдадим ни кораблей, ни самих себя и будем сражаться до последней возможности и до последней капли крови. Исполняйте каждый обязанности точно, спокойно, не торопясь, особенно комендоры. Помните, что каждый снаряд должен нанести вред неприятелю». — Михеич отложил листок, снял очки и потер большим и указательным пальцами глаза. — Но это еще не все. На флаг он поставил самых расторопных и смекалистых матросов. Если бы один флаг был сбит, его немедленно бы заменили другим, чтобы неприятель ни на секунду не мог предположить, что «Варяг» спустил перед ним флаг. Вы слышите голос Руднева? Он опять-таки произносит одно слово: честь. Я хотел бы, чтобы вы всегда помнили об этом.