Метафизика Петербурга. Немецкий дух

Примерно в то время, один из высокопоставленных дипломатов царя проезжал через ливонские земли, и заболел по дороге. Слег он в Курляндии. Согласно обычным законам учтивости, тамошний герцог периодически посылал к нему одного из своих придворных, с вопросами о здоровье. В ответ каждый раз он слышал, что здоровье русского дипломата – дело неважное, был бы только здоров его государь. Немало удивляясь такой самоотверженности, курляндец как-то спросил, ну неужели его собеседник действительно ставит жизнь царя, да еще славящегося своей редкой жестокостью, бесконечно выше собственной жизни. "Конечно", – гласил ответ больного, – "ибо мы, русские люди, душевно преданы любому царю – и доброму, и жестокому". Курляндец в ответ только ахнул.

Пересказав сей немецкий анекдот времен Ливонской войны в своей достопамятной Истории (том IX, глава IV), Н.М.Карамзин, даром что жил во времена самодержавия, дал волю живому чувству, сделав весьма выразительную ремарку. Он писал: "То есть россияне славились тем, чем иноземцы укоряли их: слепою, неограниченною преданностию к монаршей воле в самых ее безрассудных уклонениях от государственных и человеческих законов". Оценив силу скрытого чувства, нужно заметить, что тут речь идет уже не о ходе исторических судеб, но об устроении внутреннего мира подданных московского деспота .

Сам государь был, кстати, прекрасно осведомлен об этой психологической доминанте своих подданных, и не считал за труд при удобном случае растолковать иноземцам ее причины. Так, в одном случае он заметил, что подлинной вольности не было даже у первого человека, так что, если раскинуть умом, то "везде несвободно есть", откуда и проистекают в естественном порядке "необходимость самовластья и прелести кнута". В другом случае, а именно в ходе беседы с польскими послами, царь с замечательной откровенностью заметил, что "кто бьет – тот лутче, а ково бьют да вяжут – тот хуже".

Представляется удивительным, как наши правители из поколения в поколение умудряются высказывать мудрые мысли этого рода именно в тех случаях, когда перед лицом международной общественности следует выразить преданность идеалам справедливости и правопорядка, либо же просто помолчать. Впрочем, данного случая это не касается. Предстоятелям каждой нации доводится рано или поздно обнаружить в глубинах народного подсознания базовые, архетипические конструкты, вынести их на свет разума и воплотить в сжатой, афористичной форме.

Так рождаются максимы, высекаемые потом на мраморе и заучиваемые поколениями старательных учеников. Вот почему потомству следовало бы не забывать о высказывании грозного государя, отличающемся хотя бы своей прямотой – а может быть, и начертать его на фронтоне какого-либо административного здания, или хотя бы на транспаранте, во время одной из массовых демонстраций.

"Кто бьет – тот лутче, а ково бьют да вяжут – тот хуже"… Да, это подлинно золотые слова, объясняющие для пытливого ума очень многое в позднейшей российской истории, вплоть до времен совсем недавних – а может быть, и грядущих. Задержав внимание читателя на их глубине и актуальности, мы только должны оговориться, что современные историки философии склонны полагать, что в обоих цитированных фрагментах царь московский не столько высказывался в пользу политических репрессий, сколько в скрытой форме обращался к весьма волновавшей тогда умы европейских мыслителей дискуссии о свободе и необходимости (внутренне связанной с противостоянием тогдашнего католицизма и лютеранства) [134] .

Пусть так. Однако у каждого мыслителя есть любимые примеры, к которым он имеет обыкновение время от времени обращаться, чтобы проверить или разъяснить выводы из своих построений. Внимательные читатели Платона знают, что для него это были формы рельефа земной поверхности и всяческие ландшафты; другие примеры очевидны. Что же касалось до нашего коронованного мыслителя, то его теоретическая мысль, как мы только что видели, после периодов свободного парения "стремилась усталыми крылами" все к тому же привычному кнутобойству и мордобитию.

Погром Новгорода

Жители наших мест, новгородцы и псковичи, психологически тогда еще сильно отличались от своих московских соотечественников. К примеру, писавший в те годы псковской летописец выразил свое отвращение по поводу выселения дерптских купцов безо всяких обиняков: "Того же лета, выведоша немець из Юрьева", – писал он, – "А не ведаем за што, Бог весть, изменив прямое слово, што воеводы дали им, как Юрьев отворили, што было их не изводить из своего города, или будет они измену чинили?"