Метафизика Петербурга. Немецкий дух

С верхней точки крепостного вала, высота которого равна двадцати шести метрам, видны просторы полей, лугов, живописных окрестностей Воронича. Все на городище связано с памятью о Пушкине" [131] .

Да, замечательный наш пушкиновед, "гений музейного дела", по выражению Д.С.Лихачева – и уж, во всяком случае, добрый гений Михайловского, Семен Степанович Гейченко был вполне прав. Перед глазами автора этих строк так и стоит его высоченная, нескладная фигура, руки, размахивавшие по сторонам во время восхождения на холм Воронич, глаза, жадно вбиравшие каждую деталь неповторимого пейзажа, открывавшегося со склонов холма – и характерный, немного скрипучий голос с милыми, теперь уже редко слышными старыми петербургскими интонациями, ведший уже вечером, за самоваром, неспешный рассказ о какой-нибудь новой находке, просто необходимой для срочного включения в экспозицию.

Гейченко у нас уважали – но, как мне кажется, все-таки недостаточно понимали. Конечной его задачей, нигде в его книгах по условиям того времени четко не высказанной, однако прослеживающейся во всей логике его музейных трудов, было создание в пушкинских местах чего-то вроде "светского монастыря", цели массового паломничества во времена оскудения веры и приближения эпохи новых "великих потрясений".

Поспешим оговориться, что Семен Степанович был человек верующий. Он чтил церковь – и мало что доставляло ему такую поистине детскую радость, как колокольный звон. Но окружение имени Пушкина ореолом своеобразной святости, по мысли Гейченко, если мы правильно его понимаем, религии ничуть не вредило, и даже ей помогало. Привезти "паломников" в Михайловское, раздать им лейки, заставить полить "пушкинские цветы", стихи почитать им, сделать едва ли не силой прививку "чувств добрых" – дело само по себе благое. Однажды зароненное в душу, это зерно непременно взойдет, сделав одного человеком порядочным, обогатив талант другого, и поведя третьего с течением времени к вершинам духовной жизни.

Решимся предположить, что если бы Бог не дал Семену Степановичу высокого поста хранителя пушкинских мест, оставив его, к примеру, сотрудником петергофских дворцов и парков – то и там, на примере прежде всего Петра Великого, создавал бы он тот же объект "светского паломничества", занимался бы с той же убежденной страстностью своим главным делом – не пушкиноведением, но лепкой душ человеческих, формированием трансперсональных основ личности – одним словом, той работой, или, скорее, искусством, которое у древних греков носило древнее имя психагогии.

Мы посвятили известное место описанию деятельности нашего замечательного музейного деятеля не только затем, чтобы принести дань памяти его светлому образу и по возможности подвигнуть читателя на поездку в пушкинские места, если он там давно не был. Разработка метафизики Петербурга на практике должна, в частности, привести к созданию мемориальных комплексов именно того типа, над которыми, по нашему мнению, С.С.Гейченко работал в свое время в Михайловском, Тригорском и их окрестностях – а также и к выработке того склада личности, о котором он мечтал и замечательным представителем коего был сам .

Что же касается городища Воронич, то обретение поблизости от него чудотворной иконы, а также и приуроченное к нему предание о "черном преображении" иноземного короля сообщают этому месту ореол сакральности. Его подкрепляет предание и о другом чуде, произошедшем во время похода на Псков литовского князя Витовта, за полтора столетия до прихода Стефана Батория. Неожиданно налетевший, страшный ураган сорвал шатер, в котором расположился князь, и унес его. Уже было подготовившийся лишиться жизни, "стогный и трясыйся, мняся уже землю пожрен быти и во ад внити", Витовт снял осаду с Воронича и ушел восвояси. Ну, а исторические прозрения, открывшиеся А.С.Пушкину на Ворониче, дают нам прочное основание включить это место в "металандшафт Петербурга"  – или, скорее, его дальних окрестностей.

К сказанному нужно добавить, что значительно ближе к селу Михайловскому было расположено городище Савкино, которое в старину входило в состав Воронича. Савкино – или Савкина горка, как его стали позднее называть – обладало для Пушкина совершенно особой притягательной силой. Он любил приходить на Савкину горку, потом стал мечтать даже о ее приобретении и обустройстве там небольшого помещения для работы.